Провинциальная история

— Что еще? — напрягся Стоил, не отличавшийся особым умением импровизировать. — Может быть, самое главное: нужно время, чтобы продумать и составить программу, но уже сейчас ясно — нам следует получить от центра разрешение на определенный, ну, скажем, двухлетний хозяйственный эксперимент.

Наступило молчание. Первым его решился нарушить Бонев.

— Значит, это твоя программа-максимум? — спросил он, взявшись за свой бокал.

— Напротив, программа-минимум.

— Давай говорить серьезно, — разволновался Бонев. — Будет ли эта программа принципиально отличаться от существующей практики? Во-вторых, хватит ли у нас сил, чтобы ее осуществить? В-третьих, большинство затронутых вопросов вне нашей компетенции, поэтому я спрашиваю, не лучше ли вместо того, чтобы открывать Америку, собраться с силами и делать свое дело как положено, именно в соответствии с твоими повышенными критериями?

— Я знал, что ты будешь против. А тебя это успокоит, если я скажу, что ничего нового в моей программе нет? Единственная новизна — настало время отказаться от показухи.

— Тогда почему же это должно называться экспериментом?

— Потому что иначе мы столкнемся с тысячью возражений. Если, к примеру, мы хотим ввести нормы, отличные от действующих, это должен быть эксперимент. Это касается и штрафов, и других мер наказания бракоделов и лентяев, создания коллегии специалистов и прочих дел.

Все было верно, и Бонев не нашел что возразить. Но он колебался. С одной стороны, заманчивые идеи, с другой — сомнения и боязнь: а вдруг все это не привьется или закончится провалом? Крепкий орешек этот Стоил, опасное сочетание умницы и чудака. Не поторопился ли он с этим выдвижением, может, было бы разумнее оставить его на год-два директором, испробовать на заводе?

И он ухватился за эту мысль.

— Послушай, Стоил, как ты посмотришь, если мы с тобой предпримем эксперимент, но не в масштабе округа, а в одном из цехов, на небольшой площадке?

— Ничего не получится, — сразу ответил Дженев. — Ведь все взаимосвязано.

— Округ тоже не остров в океане.

— Округ — это большой организм, у него есть простор для более сложных опытов.

— Не нравится мне это слово, — признался Бонев. — На морской свинке или на мышонке — да, но проводить опыты на целом округе?

— Нам больше не о чем говорить, — сухо ответил Дженев.

Бонев опорожнил свой бокал. К какому заключению он мог прийти? К единственному — не связывать себя обещаниями. Он не сомневался в честности Стоила, у него было сомнение в его правоте. А в своей собственной? Сможет ли он защитить дженевские идеи наверху? Нет, не сможет, ведь чужие идеи что ходули: того гляди, упадешь.

— Стоил, — твердо начал он. — Эксперименты мы пока оставим, будем заниматься своими обычными делами. А потом подумаем, посоветуемся с друзьями и с недругами, рассудим, как быть дальше.

Стоил помрачнел. Эх, Бонев, Бонев, тебе, видать, нужен Хранов, только помоложе, который бы нашептывал сладкие речи: одно мероприятие, другое мероприятие, совещания, наглядная агитация… Продолжать спор не имеет смысла, они расходятся по существу. А может быть, и нет? Может быть, Бонев просто не готов к такому разговору, ему нужно время, факты, данные анализов? А может, он не столько осторожен, сколько недальновиден?

— Я действительно не вижу смысла в моей кандидатуре и отказываюсь. И говорю это без всякой обиды.

Лицо у Бонева вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу, и бокалы зазвенели.

— Ты соображаешь, что говоришь? Мы ведь не на танцах!

Неизбежно поссоримся, снова подумал Стоил, все больше бледнея.

— Вальсировать я не умею, не знаю, как ты. А от поста секретаря отказываюсь. Вы могли бы раньше спросить у меня.

Бонев вскочил:

— Если ты сделаешь такую глупость, я сам лично обеспечу тебе взыскание и не взгляну больше в твою сторону! Ну и характер, будь ты неладен! — И он стал метаться по комнате, словно в клетке.

Стоил наблюдал за ним с холодным спокойствием. Как же с этим человеком работать каждый день, решать сложные задачи, затрагивающие тысячи людей, огромные средства, быт, сознание, мораль? Или Бонев не понимает, о чем они спорят, или, напротив, слишком хорошо понимает. Но, прежде чем они расстанутся, надо еще раз попытаться разъяснить ему, что и как. По крайней мере совесть будет спокойна — он сделал все, что мог.

Стоил поднялся, подошел к Боневу и взял его под руку. Бонев удивленно посмотрел на него.

— Похоже, между нами какое-то недоразумение, — сказал Дженев. — Садись и слушай. И смотри хорошенько, я покажу тебе расчеты.

Они даже не заметили, когда в полную табачного дыма комнату вошла Евлогия. Отец что-то писал на столике, Бонев слушал и смотрел с таким вниманием, словно был на пороге открытия.

Тут что-то серьезное, сообразила Евлогия и выскользнула на кухню.

Прошел почти час. Наконец Дженев замолк и бросил авторучку, она прокатилась по столику и мягко упала на ковер. Перед ними была целая гора бумаги, испещренной цифрами и схемами. На диване лежали раскрытые папки.

Уставшие от напряжения, оба они откинулись на спинку дивана и долго молчали — отдыхали.