Провинциальная хроника начала осени

Майон не находил себе места: то бродил по комнате вокруг стола, как зверь по клетке, то бросался на ложе и лежал напрягшись, сжимая кулаки в бессильной ярости. Комната в родном доме стала вдруг чужой, незнакомой, враждебной – потому что дверь привалили снаружи чем-то тяжелым и возле нее стояли стражники, а под окном, почти наглухо торопливо забитым досками, расхаживали другие, и в доме их было полным-полно.

Больше всего терзало то, что он ничего не знал о судьбе друзей. Что произошло в Афинах после того, как нагрянула орава вооруженных людей и его сделала пленником в собственном доме, можно было догадываться. Понемногу из криков и шума за окном он составил представление о случившемся: заговорщики выступили, Тезей бежал, Менестей торжествует победу. Гилл, Нида, Назер – что с ними?

Он насторожился – от двери оттаскивали что-то тяжелое, она растворилась и снова захлопнулась, человек остановился на пороге, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку.

– Гомер! – Он радостно вскочил, но застыл на полпути – он был уже не прежним и научился осторожности. – Как они тебя пропустили?

– Удивительные болваны, – весело сказал Гомер. – Наверняка и окно заколотили, и дверь столом приперли по собственной инициативе, приказали им охранять, вот и лезут вон из кожи.

– Но как они тебя пропустили?

– Приказ, приказ. – Гомер прошел к столу и сел. – Дружище, надеюсь, ты понимаешь свое положение? Только не цепляйся за свои тайны – все наши тайны Многомудрый расколол, как орехи. Но, на наше с тобой счастье, мы ему очень нужны. Ты и я.

– Понятно, – сказал Майон. – Не стоит и голову ломать. Троянская война началась с похищения Елены, кентавров перебил пьяный Геракл, что мы и должны внушить всем и каждому. Правильно?

– Молодец, – сказал Гомер. – Я так и знал, что не придется тебе ничего растолковывать. Подожди, не изображай статую гордой Непреклонности. Пока ты здесь торчал, в Афинах многое изменилось.

– Я знаю. На улице так вопят…

– Я не о том. Гилл мертв. Все его бумаги у Нестора. Понимаешь? Все. А копию рукописи Архилоха твоя Нида собственноручно отдала Нестору. Не веришь? Я сам ездил с ними к ее тетке, и там, в подвале…

Вот это был настоящий удар – хлесткий, ошеломляющий. В голове мельтешили бессмысленные обрывки фраз, он слышал свой голос и не понимал, что говорит.

– Как она могла? – переспросил Гомер. – Да ведь это естественно: она тебя любит и желает тебе только добра. Она – не бесплотное создание, милый мой, она обыкновенная женщина, и необходим ей дом и покой, а не сотканные из воздуха идеи и сомнительные поиски высшей справедливости. Ты проиграл, как видишь, и остается принять условия победителя.

– Нет.

– Аид тебя забери! – Гомер трахнул кулаком по столу. – Я же не о себе забочусь – о тебе. О твоем таланте. Как ты думаешь, кто нужнее людям – великий аэд Майон или безвестный борец за истину, вздернутый на суку в смутные времена забытого мятежа? Ты не имеешь права так варварски распоряжаться своим талантом, он принадлежит не только тебе.

– Как я могу стать великим аэдом, если начну лгать?

– Ах, во-о-от ты о чем, – сказал Гомер. – Дурень ты все-таки, уж прости. С чего ты взял, что искусство непременно зиждется на истине? Какого ты мнения о моей «Одиссее»?

– Я уже говорил тебе, что это талантливо.

– Видишь! – Гомер торжествующе поднял палец. – А меж тем там нет и слова истины. Все выдумано. Одиссей вернулся недавно, он проторчал десять лет в какой-то заморской стране. И ничего это не меняет. Остается, как признают самые строгие критики, волнующее повествование о мужестве мореплавателя, десять лет боровшегося со стихиями и немилостью богов. Поэзия с большим философским подтекстом. Ответь честно, как ты считаешь – «Одиссея» потеряла сколько-нибудь от того, что ты все узнал?

– Нет, – тихо сказал Майон.

– Так кто из нас прав и что есть истина? Я согласен, история Троянской войны – груда дерьма. Но если ты создашь о ней поэму, подобную моей «Одиссее», то не рукопись Архилоха, а твой труд будет учить людей, даст им примеры мужества, героизма, отваги, стойкости и благородства.

– Нет, – сказал Майон. – Если мы пойдем по этому пути, люди окончательно запутаются и перестанут отличать правду от лжи. Важна будет не истина, а ее толкование в соответствии с духом времени, с чьими-то желаниями, с ситуацией. И эта дорожка далеко нас заведет. Что касается Геракла, то здесь потребуется уже прямая ложь – его, миротворца и героя, нужно будет выдавать за буяна и забулдыгу, забияку, перебившего во время пирушки кентавров. Это и на кентавров бросит тень, их будут изображать грязными и низкими тварями, забудут, что среди них был и мудрый Хирон, воспитатель богов и героев, в том числе, кстати, и братьев Елены Прекрасной, – мы и их запачкаем грязью. Мы начнем производить ложь, как пирожки…

– Ты преувеличиваешь, – сказал Гомер. – Создашь то, что от тебя требуется, а дальше можешь заниматься чем угодно.

– Не получится, – сказал Майон. – Раз измажешься, потом не отмоешься. Разные у нас с тобой дороги.

– Нет у тебя дорог, пойми ты! Или-или…