Провинциальная хроника начала осени

— Значит, вот так, — сказал Майон.

— Да. На днях эпизод с Тезеем и Еленой включат в курс истории. Наука не стоит на месте, и в ее распоряжении оказались новые знания, позволяющие исправить прежние.

— Может быть, Тезею не захочется об этом вспоминать?

— Не думаю, — сказал Гомер. — У него было достаточно много женщин, чтобы грустить о той полудевочке, и слишком много он славных дел совершил, чтобы стыдиться юношеского безрассудства.

— Так, — сказал Майон. — Выходит, Елену похищали дважды. Первый раз это привело к войне Спарты и Афин, второй — к Троянской войне. Почему же нам прожужжали уши о втором похищении и долго молчали о первом? Если самому Тезею было безразлично, знают об этом или нет…

— Ну, это не самый интересный вопрос, — сказал Гомер. — Есть другие. Например: почему Тезей всего лишь год спустя, когда Елену решили выдать замуж, не поехал в Спарту следом за многочисленными претендентами на ее руку? Коли уж он был влюблен? А он, как мы знаем, умел любить по-настоящему… Почему Тезей не участвовал в Троянской войне? Где носит Одиссея все эти годы, если он, как утверждают некоторые, все еще жив?

— При чем здесь Одиссей?

— При том, что во всей этой истории множество темных мест, — сказал Гомер. — И самая темная сторона дела — почему в Троянской войне, согласно официальной историографии, подготовленной в немалой степени и Гераклом, не участвовал ни один из многочисленных Гераклидов? За исключением разбойника и выродка, от которого все отступились… Я ведь и сам интересуюсь Троей, Майон. И я могу прозакладывать голову, что существует какая-то тайна, в немалой степени связанная со смертью Геракла. А может, и со смертью братьев Елены Кастора и Полидевка.

— Я об этом никогда не думал, — сказал Майон.

— А впрочем, нас это и не касается. — Он вновь стал похож на лениво подставившую брюхо солнцу пантеру. — Распутывать нынешние интриги — дело сыщиков, прошлые — дело ученых. У нас другие задачи — слушать, видеть, рассказывать о том, что было… а может, и о том, чего не было… Ты не идешь к Назеру? Тогда — до встречи.

Майон смотрел ему вслед. Вот он ловко обогнул нищих, дравшихся вокруг рассыпанных пирожков, раскланялся с кем-то из знакомых. Скрылся за поворотом. И снова возникло ощущение холодной тени на теплых потрескавшихся камнях.

«Видимо, все дело в том, что мы взрослеем, — подумал Майон. — Мы вступили в пору зрелости, наши деяния и поступки приобретают все большие значения и ответственность, и поневоле нас разносит в стороны, словно случайно встретившиеся в море корабли, и нет уже места былым играм на морском берегу, мальчишеским стремлениям к тому, чтобы все в мире было ясно и просто. Мы учимся сложности. Но почему же нас разносит в стороны? И допустимо ли, ссылаясь на сложность жизни, узаконить некое необходимое соотношение правды и лжи?»

— Учитель, — робко сказали сзади.

Майон сердито обернулся.

— Эант, я много раз просил не называть меня учителем, — сказал он. Мне еще рано чему-то учить, самому следует учиться и учиться…

Но Эант смотрел восторженно, не желая принимать никаких возражений. Долговязый голенастый подросток, очень мало знавший, но стремившийся знать как можно больше, ничего еще не сделавший, но уже сейчас готовившийся свернуть горы.

— А это откуда? — поинтересовался Майон. — Ради такого украшения нужно потрудиться на совесть. (Правый глаз Эанта украшал великолепный синяк, начавший уже лиловеть.)

— А это мы швыряли камнями в «гарпий», — сказал Эант. Никакого сожаления или раскаяния в его голосе не чувствовалось. — Убежать не все успели, они поймали нас с Филоттом и хотели заставить кричать: «Да здравствует Менестей!»

— А вы?

— А мы кричали совсем другое. Потом за нас вступились моряки. Ты недоволен?

— Конечно, — сказал Майон. — Это уже не мальчишеские потасовки, это может плохо кончиться…

— Думаешь, я не понимаю? Учитель, с этой шайкой нельзя иначе! Или я должен поступать не так, как мне подсказывает совесть?

— Нет, — сказал Майон. — Всегда поступай так, как тебе подсказывает совесть. Но здесь другое, Эант. Ты, несомненно, талантлив, и ты не имеешь права ввязываться в драки вроде сегодняшней.

Он замолчал. Он видел глаза мальчишки и знал, что ничего с этим не поделать, не погасить мутной водой затасканных поучений этот огонь.

Майон засмеялся и махнул рукой.

— Ладно, — сказал он. — Не следует ставить кулак выше слова, но и одними лишь словами иногда не обойдешься. Надеюсь, этой дракой твои новости не исчерпываются?

— Нет, — сказал Эант. — Я написал новые стихи. О Геракле. Конечно, ты можешь сказать, что тему я выбрал неудачную, — сейчас все пишут либо о Геракле, либо о Елене Прекрасной…

— Можно взять старую тему и сказать что-то новое, — сказал Майон.

— Кентавр сказал то же самое.

— Какой кентавр?

— Разве ты его не встретил?

— Я пришел домой очень поздно, — сказал Майон и смущенно подумал, что мальчишка догадывается о его маленькой лжи. — А что случилось?

— Вечером к тебе домой приходили двое — кентавр и какой-то микенец. Твой дядя говорит, что этот микенец похож на Геракла.