Провинциальная хроника начала осени

— Еще бы, — сказал Тезей. — Я его хорошо знал. Но что с ним сталось после смерти Геракла, куда исчезла рукопись и была ли она — неизвестно. Архилох был интересный малый, этакая смесь воина и книжника, — во времена моей молодости таких хватало, да и нынче они не перевелись.

— Значит, он исчез?

— Я тогда был на Крите, — сказал Тезей. — Все произошло без меня — расправа Геракла с кентаврами и его смерть. Вдруг распался отряд Геракла: кто погиб, кто побрел неизвестно куда. Я так и не выяснил подробностей не до того было.

— Понимаю, — сказал Гилл. — Царь, я ставлю вопрос иначе — есть ли сейчас кто-нибудь, кому нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в этой рукописи что-то, из-за чего и сегодня гибнут люди? Царь!

Он подался вперед, но Тезей остановил его властным движением руки. Откинул голову, прижав затылок к резным кедровым доскам, бледность заливала крупное лицо с резкими красивыми чертами, похожее на каменные львиные морды с микенских ворот. Гилл вдруг подумал, что Тезей стар. До сих пор такой мысли не приходило в голову, язык не поворачивался произнести это слово, потому что почтенный возраст и старость — понятия с разным содержанием. Сейчас они слились в одно, и Гилл не узнавал своего кумира, своего героя.

Тезей заговорил тихо, медленно и внятно, но Гилл не знал, помнят о его присутствии или нет:

— А есть ли она, абсолютная истина? Когда я был молодым, когда у Геракла не было ни одного седого волоса, ответы казались недвусмысленными и четкими, все было по плечу, и мы верили, что не сегодня завтра перевернем мир. Но проходят годы, и с каждым новым свершением видишь, что впереди высятся те же неприступные вершины, а друзья и соратники один за другим уходят в небытие…

«Ему крепко досталось, — подумал Гилл. — Ударов судьбы выпало на долю предостаточно — смерть в расцвете красоты и молодости Ипполиты, первой жены, той самой прекрасной амазонки, смертельная вражда второй жены, Федры, с пасынком Ипполитом, ее безумие и самоубийство, смерть Ипполита. Годы заключения в Аиде. Раны, тяготы долгих походов, бешеный, нечеловеческий труд — сколачивание и укрепление новой Аттики. Для обычного человека слишком много. Да и для сына Посейдона — тоже. Но он не может, не должен, не имеет права сломаться — человек, полубог, в которого я беззаветно верю!»

— Так о чем мы? — спросил Тезей, он снова был прежним, но Гилла больно царапнуло понимание, что Тезей, оказывается, может быть и другим.

— Есть ли люди, которым нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в ней самой что-то настолько важное? Что-то, до сих пор не потерявшее значения?

Он начинал уже бояться, что не дождется ответа.

— Я не знаю, — сказал Тезей. — Весьма возможно… Тебе следовало бы прекратить это дело. К чему нам сражаться с лемурами?1

— Боюсь, что эти лемуры целиком из плоти и крови.

— Все равно, — вяло сказал Тезей.

— Это приказ?

— На твое усмотрение. Если не боишься.

«Но что же происходит?! — вскрикнул про себя Гилл. — Я теряю нить, перестаю что-либо понимать, а меж тем мне как раз надлежит все понимать и все предусмотреть. Не говоря уже о том, чтобы все знать. Чьи руки тянутся из прошлого и что произошло двадцать лет назад у горы Эримант?»

— У тебя все?

— Меня беспокоят «гарпии», — сказал Гилл. — Они все больше наглеют. Пропадает оружие, а виновных никак не удается отыскать. Менестей собирает все больше слушателей.

— Это несерьезно. В конце концов, я сделал для Афин неизмеримо больше, чем какой-то горлопан, который вообще не сделал ничего.

— Возможно, — сказал Гилл. — Но я ловлю себя на мысли, что на приемах слежу за нашими царедворцами, пытаясь угадать, у кого из них может оказаться под одеждой кинжал.

— А это уже чуточку смешно.

— Возможно, — повторил Гилл. — Но очень уж неспокойно у нас в последнее время. Я могу идти?

— Да. И постарайся не выдумывать новых сложностей. Нам хватает забот со старыми.

Гилл шагал по коридорам размашисто и слепо, не видя и не слыша никого и ничего, и сановники торопливо отшатывались, вновь поминая злым шепотом проклятого Дорийца, а челядь рангом пониже, не имевшая права негодовать вслух, со сладкими улыбочками кланялась, прижимаясь к стенам. Он был в ярости. Холодная, мрачная, пахнущая кровью тень, словно вырвавшееся из Аида тяжелое черное облако, наползала на солнечные, безмятежные Афины. Может быть, видел и ощущал ее ядовитое дыхание только он, а Тезей… Что-то непонятное и тревожащее происходило с Тезеем.

Он спустился в маленький дворик. Выжидательно придвинулись его люди. Гилл поманил отвечавшего за тайную охрану дворца сыщика Сигму и сказал резко:

— Следить бдительно.