Провинциальная «контрреволюция»

Со своей стороны, многих союзных военных чинов, веривших в необходимость помощи белым армиям в борьбе с большевизмом, уязвляло и обескураживало поведение русских офицеров. Как с горечью констатировал британский полковник П. Вудс, в Мурманском крае офицерами «являлись люди, настроения которых были отчетливо антисоюзническими… а действия – открыто обструкционистскими». Он не мог объяснить это странное поведение иначе, чем завистью, мстительностью и преследованием собственных корыстных интересов[521]. Командующий бригадой британских добровольцев генерал Л. Садлер-Джексон, по свидетельству его начальства, испытывал такое недоверие к русским солдатам и офицерам, что во время совместных наступательных операций предпочитал даже выставлять собственные патрули и по возможности перепроверял русские военные донесения[522]. А корреспондент британской газеты «Таймс» в Северной области Э. Соутар вспоминал, что союзные войска жили в постоянном страхе получить удар в спину со стороны «дружественных» русских сил[523].

Антисоюзные настроения русских чиновников, военных и общественности не могли пройти незамеченными и для главного союзного командования в Северной области. Не случайно летом 1919 г., когда дальнейшая судьба интервенции обсуждалась в британском кабинете, генерал Айронсайд выступил за скорейший вывод союзных войск, отмечая ненадежность северной армии и отрицательное отношение к интервенции на Севере[524]. Впоследствии, вспоминая о русских петициях и делегациях, настаивавших на дальнейшей союзной поддержке, он отмечал, что ему «трудно было испытывать какую-либо симпатию к людям, которые так мало сделали для того, чтобы помочь самим себе»[525]. Таким образом, широкое недовольство интервенцией среди военных кругов, политического руководства и общественности Северной области косвенно способствовало прекращению союзной помощи Белому движению.

Недовольство интервенцией среди северной элиты укоренилось настолько глубоко, что даже эвакуация союзных войск осенью 1919 г. и затем поражение белых армий не заставили северян пересмотреть свои взгляды. Союзная эвакуация, значительно уменьшив северную армию и затруднив снабжение войск и населения из-за прекращения крупных поставок из-за рубежа, в первый момент породила панику в русских военных и политических кругах[526]. Но в не меньшей степени современники отмечали общее чувство облегчения и даже радости в связи с уходом союзников. Американский участник интервенции Р. Альбертсон так излагал свой произошедший незадолго до эвакуации разговор с архангельским школьным учителем. Учитель говорил: «Наш долг – [служить] России. Большевики, возможно, будут управлять нами, или, может быть, нас убьют, но наш долг – [служить] России. Англичане должны уйти»[527]. Видя в конце сентября 1919 г. архангельскую набережную, опустевшую после отхода союзных судов, чиновники и офицеры с сияющим видом поздравляли друг друга с тем, что они «опять в России», и интересовались: «Как вам нравится русский город Архангельск?» А успех последовавшего наступления северной армии многие политики и военные связывали с тем, что, не желая раньше захватывать территорию для англичан, русские солдаты теперь готовы были идти на подвиги, воюя за себя[528]. Описывая свою последнюю встречу с русским командующим Двинским участком фронта полковником А.А. Мурузи, генерал Айронсайд был потрясен, насколько открыто тот говорил о своем недоверии к интервентам и насколько был уверен, что после ухода союзников белая русская армия быстро начнет пополняться крестьянами-добровольцами и сможет смести большевистскую власть[529]. Однако военный порыв длился недолго, и Северной области было отпущено жизни менее полугода.