Провинциальная Мадонна

— Ну, так и отнесись с пониманием, сложи одно к одному. И хорошего человека осчастливишь, и ребенку благое дело сделаешь. Тем более у Борис Борисыча в Егорьевске дом свой. Я поняла, хороший, большой, хозяйкой будешь. В приживалках-то быстро надоест…

— Не знаю, тетя Люба. Как-то это все… слишком быстро. Я и опомниться не успеваю.

— А кто тебя торопит? Поживи у меня, подумай…

— Ой, теть Люб! Какая вы скорая — уже все решили и постановили! — с улыбкой махнула Надя рукой. — Еще и разговора на эту тему никакого не было! Может, он и не думает ничего такого?

— Да где уж, не думает! Чего я, не вижу, что ли? Я к тому, чтоб ты глупостей не наделала, когда он заговорит! Чтоб головой соображала, если уж сердцем не вышло!

— Ладно, спасибо вам за советы. Буду головой соображать. Большое спасибо.

— Да ты не обижайся, я ж дело говорю! Конечно, если совсем не к душе, то и не надо. Хотя, бывает, бабы вообще ненавидят своих мужиков, а все равно живут. Плохое замужество все равно лучше бабьего одиночества, это уж веками доказано, что бы там умные люди ни говорили. Он как тебе, на взгляд не противен?

— Да я не понимаю, как это — на взгляд. В смысле, красивый или нет, что ли?

— Да нет, какая уж красота в Борис Борисыче-то! Он с лица вполне даже обыкновенный. Я душу имею в виду. Не отталкивает?

— Да нет, с чего бы… Видно же — добрый и очень хороший человек… Да для меня все люди хорошие, я никого разделять не умею. А люблю все равно одного и всегда любить буду.

— Ну, так и люби на здоровье, что ж поделаешь, если судьба так распорядилась. А замуж выходи за Борис Борисыча. И дура будешь, если мимо своего счастья пройдешь. Подумай над этим! А сейчас пойдем баньку топить, а то, гляди, уж скоро темнеть начнет.

За оставшиеся три дня своей командировки Борис Борисыч так ни о чем и не заговорил. Приходил вечерами поздно, уставший, задумчивый. К ней с разговорами не лез, лишь однажды Надя заметила, как проводил ее взглядом, когда шла через двор с Вероникой, завернутой в даренное им одеяльце. Так в музее, наверное, на какую-нибудь нарисованную мадонну смотрят — будто отстраняясь, с грустным благоговением. В день отъезда вышел из своей комнаты с саквояжем, молча надел пальто. Черная комбинатовская «Волга» уже стояла у ворот, фырчала мотором. Надя с тетей Любой вышли его проводить в прихожую.

Он поднял свой саквояж, глянул на нее отчаянно. И сделал шаг.

— Надя! Можно с вами поговорить?! Я недолго, только спрошу, и все.

— Ой! — засуетилась на месте тетя Люба. — Ой, чего я тут стою-то! У меня на дворе белье не снято!

Накинула на себя шубейку, прикрыла дверь, затопала шумно через сенцы.

— Надя… Я понимаю, конечно, что весьма и весьма сейчас глупо выгляжу. Не судите меня строго, пожалуйста. Нет, я понимаю, что вы меня никогда не полюбите, но… Может, выйдете за меня замуж?

Сказал и зачем-то снял шапку с головы, прижал ее к груди в отчаянии. Она стояла, молчала, глядела на него во все глаза, в одночасье осознавая свою женскую власть над этим взрослым и добрым человеком. Даже и не власть, а что-то вроде ответственности за эту власть. Внутри вдруг все собралось, сжалось, как перед прыжком в холодную воду. А впрочем, оно давно уже собралось и приготовилось, только девушка окончательного отчета пока себе в этом не отдавала. Вздохнула, произнесла твердо, решительно:

— Да, Борис Борисович. Выйду. Только должна честно предупредить — я… Я пока вас не люблю. Понимаете, я другого люблю. Но никогда, никогда больше его не увижу! Его… Вообще больше нет в моей жизни и никогда не будет. Обещаю!

— Да. Да… Я все понимаю, Надя. Я и не претендую на роль героя-любовника. Понимаю, что больше в отцы гожусь. Но разве так уж это плохо — муж-отец? Вы полностью можете мною располагать. Может, вам нужно время подумать?

— Нет. Я не хочу ни о чем думать. Если можно, поеду с вами прямо сейчас. Можно?

— Да, конечно! Конечно, буду рад. Я счастлив вашему решению, Надя!

— Я быстро соберусь, Борис Борисыч.

— Вам помочь?

— Нет, я сама. Там Вероника спит, вы отнесите ее в машину. Сейчас я в одеяльце заверну…

Так они и вышли на крыльцо тети-Любиного дома — с Надиным чемоданом и Вероникой на руках. Тетя Люба только всплеснула руками, уронив снятое белье в снег. Прощаясь, всплакнула коротко, махнула рукой. Надя уже не услышала, как, перекрестив ее в спину, проговорила слезно себе под нос:

— Ну, вот и еще одна душа пристроена, прости меня, господи…

* * *

В машине долго ехали молча. На нее вдруг накатило позднее осознание случившегося — как это она решилась! Будто помимо ее воли произошло. Да еще и высказалась так обидно, напрямую — другого, мол, люблю, а вас вряд ли полюбить смогу… Неужели Борис Борисычу не обидно? Ведь наверняка обидно.

Высвободила ладошку из-под Вероникиного одеяльца, нашарила его руку, коснулась слегка пальцами, проговорила тихо:

— Я буду вам хорошей женой, Борис Борисыч. Честное слово!

Смешно, конечно, прозвучало. Почти — честное пионерское. Он сжал ее пальцы, ответил быстро, даже слишком быстро:

— Я знаю, Наденька! Ты не думай, я все, все понимаю!