Провинциалы. Книга 2. Уроки истории

Достал откуда-то из-под свитера измятые листы, развернул, перебрал, переложил и начал читать…

И с первой же фразы Сашка весь сжался, отклонился, прячась между Володей и Аней, узнавая и, одновременно, не узнавая читаемое. В полной тишине Черников прочел страницу, переложил ее вниз, продолжил чтение. И вдруг остановился, сложил листы, кудато опять их засунул и спросил:

– Ну что, Дима, дадим филологам возможность поупражняться в риторике?

Сергеев кивнул.

– Вполне приличная проза, – первой не выдержала Аня. – Стилистически грамотная… Об остальном по одной странице судить трудно. Это ваш новый рассказ?

– Неважно чей… Еще есть мнения?

– По отрывку, вырванному из контекста, судить нельзя. Это ведь проза, в ней фабула, сюжет важны, детали, язык… Язык, кстати, не блеск, – высказался Олег.

– Язык слишком литературный, чистый… – поддержал его Володя. – У того же Распутина язык подчеркивает индивидуальность, характер… А здесь все без-э-мо-ци-о-наль-но, – произнес он по слогам, скорее всего оттого, что собственный язык начал у него заплетаться. – Какой-то герой аморфный, чего-то желающий и не могущий…

– Не характерный, – выкрикнул Олег, словно сделал открытие.

– А я не согласна! Литературный язык – это замечательно! – воскликнула Аня. – Тургенев, Толстой, Достоевский, даже Горький…

Они не коверкали язык, хотя могли бы, типажи позволяли, и тем не менее все образы у них живые…

– Язык соответствует герою, – негромко произнес Сергеев, – но судить в целом о рассказе действительно невозможно, хотя очевидно, что автор – человек одаренный…

– Ты понял, что это не мое, – рассмеялся Черников.

– Ну, я твой стиль знаю, – улыбнулся Сергеев.

– Так я тебе оставлю этот рассказ «на почитать».

Черников опять невесть откуда вытащил мятые листы, передал их Сергееву.

– На твой суд.

– А кто автор? – поинтересовалась Аня.

– А вот Дмитрий Сергеевич прочтет, сочтет нужным, назовет автора, не сочтет, так и останется тайной узкого круга людей… – И, многозначительно подняв палец, произнес: – Хотя кое-где его уже внимательно прочитали…

И многозначительно переглянулся с Сергеевым.

Сашка незаметно смахнул со лба выступивший пот, притаенно передохнул, стараясь не встречаться взглядом с Черниковым, боясь ненароком раскрыться, отчего-то все больше и больше находя в своем нынешнем положении аналогий с революционерами. Может, поэтому все происходящее в эти дни воспринимал не всерьез, словно все это было не с ним, а с кем-то другим, похожим на него, а он лишь наблюдает со стороны… И отсюда, из его нового положения, было понятно, что Олег уже договаривается с Юлей о встрече, а значит, она еще не призналась ему в своем замужестве. Что Баяру нравится здесь, и он нашел о чем беседовать с Володей. (Может быть, о рассказе?..

Нет, Баяр не проболтается.) Что Аня явно неравнодушна к Сергееву (к старику!), а может быть, просто родственница… (Интересно, где его жена, дети…) И ему казалось, он догадывался, о чем думает писатель с усталыми и одновременно очень проницательными глазами, с улыбкой наблюдающий за всеми сразу. Несколько раз он сталкивался с его пытливым взглядом и торопливо отводил глаза.

Но вот Аня завела речь о последнем военном романе Сергеева, о недосказанной в нем правде, которая тем не менее доступна внимательному читателю, умеющему видеть между строк. Она сделала вывод, что, судя по всему, не обошлось без вмешательства цензуры, и Сергеев согласно кивнул.

– И не только государственной, но и собственной, авторской, – неожиданно признался он. – С одной стороны, не хотелось дразнить могущественное ведомство, поэтому о многом действительно только намекнул. – И, помолчав, добавил: – С другой – жестокие подробности мне не были нужны. Да, было огромное количество бессмысленных жертв. Особенно вначале. Болезни, грязь, подлость, голод…

Были предательство и мародерство. Элементарная трусость. В плен сдавались сотнями, тысячами… Каждый словно вдруг сбрасывал с себя все и оставался нагишом… И даже не так, как вы себе представляете, без одежды, нет. Обнажалась душа… Выявлялись жадность, мелочность, склонность к насилию, даже садизму…

– И вы все это видели? – уточнил Володя.

– Я это пережил, – с улыбкой произнес Сергеев.

– А ты возьми да напиши всю правду. Издай за границей, – вдруг посоветовал Черников. – Как говорят, Бог не выдаст, свинья не съест…

– Зачем?.. – спросил Сергеев. – Мы же были молоды в то время, и у нас были те же чувства и желания, что и у вас… Хотелось все познать, очень хотелось любви… Вы знаете, как нестерпимо хочется любви, когда вокруг смерть и жестокость?.. Мы ведь не только воевали, мы жили в тех же условиях, что и мой герой… Вот внутренний цензор и спрашивал, когда я писал, нужна ли жестокая правда в том полотне человеческих отношений моих совсем юных героев. Стоит ли акцентировать внимание на том, что не являлось главным в ощущении мира именно ими?.. Может быть, я когда-нибудь расскажу и об этой стороне, а может, это сделает кто-нибудь другой из фронтовиков-писателей…