Провинциалы. Книга 3. Гамлетовский вопрос

И все-таки Красавин вернулся в город другим, оставив на побережье хандру, сомнения в важности того, что он делает. С новой энергией он приступил к написанию очередного доклада, который был посвящен очередному пленуму, отнесся к написанию творчески, вложив множество умных и уместных цитат и интересных собственных мыслей, и был страшно удивлен, когда доклад вернулся к нему весь перечерканный красным карандашом, с лаконичной надписью на углу «чересчур умно!».

Пару дней он был в полной растерянности, сравнил доклад с предыдущими речами, утвердился в мысли, что они были менее интересны, и ничего не придумал, кроме как выбросить самые лучшие, на его взгляд, цитаты, заменить редко употребляемые слова и выражения и вновь отдать его докладчику.

На этот раз шеф ничего писать не стал, а, вызвав Красавина, довольно долго говорил, что надо быть проще и доступнее трудящимся массам, не демонстрировать свою грамотность, а излагать самые сложные вещи доходчиво и популярным языком, и если их нельзя изложить так, чтобы было понятно последнему троечнику, значит, совсем от них отказаться. В конце этой доверительной беседы уверенный в своей непогрешимой правоте (хотя был всего на пару лет старше Виктора) комсомольский лидер напомнил, что времени не осталось, поэтому привести доклад в соответствие, то есть изложить все проще, убрать всякого рода обобщения, необходимо как можно быстрее. И главное, естественно, вместо всяческих заумных высказываний мудрецов побольше ввести цитат из текущих документов прошедшего пленума центрального комитета комсомола, никогда не устаревающих партийных документов, передовиц «Правды» и «Комсомольской правды».

С одной стороны, времени действительно не оставалось, а с другой, и в этом Красавин себе честно признался, оглупить доклад до требуемой степени доступности он при всем старании уже не смог бы, это оказалось гораздо труднее, чем придумывать и складывать умные и что-то значащие фразы. Для этого необходимо было напрочь забыть все знания, которые он с таким старанием накапливал последние годы…

Но кому-то это удалось, в озвученном варианте он услышал лишь несколько фрагментов из своего текста, остальное было каким-то набором обтекаемых, трудно понимаемых, помпезных фраз, убаюкивающих безликих цитат из резолюций и докладов. Одним словом, получился уродливый образчик соединения «коня и трепетной лани».

Первым желанием было пойти к шефу и высказать все начистоту, но Виктор уже кое-что понимал в правилах комсомольско-аппаратных игр, поэтому порыв этот пригасил и стал ждать развития событий в своем кабинете, являясь строго к началу рабочего дня и покидая его позже многих, усиленно штудируя первоисточники главного учения социалистической современности, дабы на всякий случай вооружиться аргументированными ссылками на непререкаемые авторитеты.

Так он, стоит отметить, в свое удовольствие и с большой пользой поработал несколько дней, а потом ему поручили написать небольшое выступление перед очередными победителями социалистического соревнования. Он неожиданно долго над ним просидел, уже отдавая себе отчет, что не может, как прежде, легко и не особенно вдумываясь, основываясь на частных примерах, слагать словесную вязь, видя необходимость даже в этом коротком поздравлении – напутствии отразить глубинную связь с развитием производственных отношений в странах иной политической ориентации… И в конце концов, написал так, как считал нужным.

Отдавая текст, он уже предвидел его судьбу, готовясь отстаивать каждую фразу, каждый абзац, но на этот раз доклад даже не вернулся к нему, а из уст шефа прозвучал совершенно незнакомый ему примитивно-лозунговый, лишенный всяческой понятной мысли панегирик самоотверженному труду.

И с этого дня стало очевидно, что здесь ему работы больше нет (организацией деятельности первичек он не занимался и не умел это делать), а спустя неделю его стали привлекать к проведению различных мероприятий, используя, как самого неопытного инструктора, на посылках и побегушках, и, когда чаша его терпения переполнилась, он взял отпуск «по семейным обстоятельствам», поехал в соседний край к теще с тестем, жене и дочке, где вдруг ощутил семейный уют, полноту жизни и постиг истинность изречения «мой дом – моя крепость».

Он не стал ничего рассказывать Инне, объяснив свой неожиданный приезд желанием побыть с ней и дочерью, чем несказанно обрадовал и сделал надолго счастливой, отчего даже теща подобрела, позволив мужу угощать желанного зятя пивом и портвейном.

В атмосфере всеобщей любви и внимания он прожил неделю и в один из последних пронзительно прозрачных и теплых дней золотой южной осени пошел в большое прямоугольное здание, расположенное в центре этого нового для него, но уже постепенно узнаваемого города, где в одном из подъездов размещался краевой комитет комсомола.