Провинция (сборник)

Григорий Васильевич, поблагодарив, отказался, на что сосед не обиделся. Он налил себе полный стакан, выпил и, позвякивая медалями, ушёл. «Пойду, поужинаю» – сказал он, уходя.

Рындин долго не мог уснуть. Пришёл сосед, лёг и вскоре стал похрапывать, а Григорий Васильевич всё смотрел в темноту.

К памятнику ветеранов везли в двух автобусах, по полевой, в рытвинах, дороге. Сосед по номеру сел рядом с Григорием Васильевичем. Познакомились. Оказалось, что после фронта работал тот в шахте проходчиком. Григорий Васильевич вспомнил про Степана, давило сердце, стучало в висках. Он думал, что зря затеял эту поездку, что уж больше сюда его не заманишь.

– Вылезай, орлы! – весело скомандовал бойкий мужчина в форме водника. Никаким орлом Рындин себя не чувствовал, но, подчиняясь команде, стал в группу, которую собирал фотограф. Сфотографировались. Потом пошли к памятнику.

Памятник, изготовленный местными силами, был невысоким и сверху заканчивался пирамидкой. На плоской вертикальной стенке были укреплена рамка с портретами.

За оградой теснились немногочисленные зрители – пожилые женщины и дети – время было горячее, весеннее.

Выступил приехавший директор совхоза, потом гости, ветераны дивизии. Григорий Васильевич стоял, безучастно слушая взволнованные и потому бессвязные речи выступающих. Из задумчивости его вывела произнесённая фамилия – Васильев?

Рындин достал и надел очки, стал потихоньку протискиваться к памятнику. На него оглядывались, давали дорогу, и он, даже не читая фамилии на одном из портретов, узнал Степана. Портрет Степана был сделан, наверное, с довоенного фото: лихо вьющийся чуб, улыбающиеся губы, прищуренные, словно подмигивающие глаза.

– Здравствуй, Степан! – вполголоса проговорил Григорий Васильевич, не обращая внимания, слышит или нет кто-либо его слова из окруживших. – Вот и встретились.

Кто-то из выступавших уже рассказал о солдате Васильеве, который своим примером увлёк атакующих и тем обеспечил взятие высотки, но Григорий Васильевич этого не слышал. Он видел только улыбающееся лицо Степана и как бы слышал его голос: «Ну, погодите, доберусь до вас!..» Он подошёл к памятнику вплотную, дотронулся рукой до портрета, тёплого от лучей весеннего солнца, словно живого. Теперь он знал, что приехал сюда не зря, что все эти незнакомые ему старые солдаты – самые близкие ему люди, и что пока будет жив, будет он сюда приезжать.

Год 1941

Второй год на заводе металлоизделий трудится Гавриил, Гавря. В 16 лет взяли учеником слесаря; вдвоём с Колькой, таким же неполнолетним, доводили до рабочего состояния заготовки ключей к врезным замкам. Работа нудная и заработок невелик; как перевели на сварку, стало куда лучше. Роба, правда горела чаще, зато расценки хорошие. Гавре с матерью хватало на прожиток. Мать тоже подрабатывала – молоко продавала, самогон у неё получался классный. Спасал от голода и огород, на зиму запасали картошку, лук, кукурузу. Жить было можно.

Гавря и не помнил толком, как жили своим хозяйством в селе. А как потом раскулачили, выгнали комбедовцы в чистое поле и ютились в землянке зиму, помнит. И как на шахтах в Донбассе жили в бараке у старшего брата. Отец не мог в шахте работать, банщиком работал. С Мишкой, братом, рылся в мусорниках, собирал очистки картошки – мать драники из них лепила. А ещё в вагонах рылись в соломе, собирали кусочки, крошки хлеба, привезённого для шахтёров. А потом, уж без отца – он умер – переехали в город, в Мариуполь. Мать забрал жить к себе другой старший брат, а Гавря и Мишка лето жили на улице, потом мать определила их в детский приют.

Землянку, а потом мазанку. слепили. Мишку в армию забрали. Остался Гавря с матерью, и жизнь вроде наладилась. А тут – война.

Война шла уже второй месяц, но сюда ещё не дошла. Кто-то думал, что и не дойдёт. Красная Армия всё равно победит – так говорило радио; кто сомневался, «сеял панику» отводили под конвоем куда надо.

Однако война подходила, и заводик перевели на производство «военной продукции» – противотанковых «ежей». К сварщикам добавили ещё резчиков, стариков. Гавря и Колька лепили рогатую продукцию. Приходили полуторки с солдатами, «ежи» увозили станцию. Фронт подходил ближе.

В конце сентября всех работоспособных отправили на рытьё окопов, то есть противотанковых рвов. Погода стояла ещё жаркая, но на работе не отлынишь, размечали и контролировали командиры, молодые ребята с треугольничками на красных петлицах гимнастёрок. Часов по десять вкалывали, в обед перекусывали тем, что брали с собой. Ломоть хлеба, кусочек сала, тройка помидорин – и опять за работу.

Вечером седьмого октября – все уже уходили в город – увидели трассы пуль со стороны Мангуша. Стрельбы не было слышно, далеко. Вслух заговорили о том, что вот он, немец, уже рядом. Но тоже кое-кто предупреждал, чтобы без паники.

На другой день утром Гавря получил в конторе завода расчёт. Предупредили: сидеть дома, не высовываться, если войдут в город немцы.