Проводник

А главное, как ни уговаривал он себя, ни убеждал последние несколько часов, проведённых на крыльце, что всё это лишь какой-то хитрый психоделический сон, не получалось вынырнуть из состояния растерянности и бессилия. Ему было тошно от понимания своей беспомощности, какой-то никчемности, что ли. Он, воин, оказался не готов к подобному развитию событий. Он был жалким! И осознание этого было невыносимее всего. Второй раз за день его самооценку сильно потрепали. Да лучше бы его сожрала та тварь, чем вот так обесценить!

Тут же перед глазами опять возник образ зубастой всепоглощающей пасти, и Бэл поежился. Нет, не лучше! Не хочу! Хочу разобраться, познать. Снова найти твердую землю под ногами. Понять, какой же я всё-таки на самом деле. Что со мной не так, если пришлось столкнуться с подобной тварью. Ведь даже для Ветлы это нападение оказалось неожиданным.

Ветла! Ну вот, опять двадцать пять, погрузившись в самобичевание и душевное терзание, совершенно не подумал, что с ней. А вдруг, пока я здесь пытаюсь себе сопли вытереть, она там умирает?

И без колебаний, решительно зашел в дом.

***

Ветла лежала свернувшись калачиком, в ногах примостилась Пуля, которая тут же подняла голову и посмотрела на Бэла. Он спросил её вслух, словно ожидая, что собака ответит ему человеческим голосом:

- Как она?

Но собака лишь вновь опустила голову на лапы, не спуская с него взгляд. Бэл усмехнулся. Поверишь тут в разные чудеса. Подошел к дивану в надежде, что за время, пока его не было, Ветле стало лучше, но ей было явно хуже. Растрепанные волосы намокли от стекающих струек пота, одна из прядок прилипла к виску, на котором вдруг отчетливо проступил старый шрам.

Он потрогал лоб и удивленно отдернул руку. По его разумению, температура была запредельная, но пот был холодный, болезненный. Ветла никак не отреагировала на его прикосновение. Она была без сознания. Бэл стоял, в ступоре глядя на кривой шрам, след какой-то далекой переделки, и не знал, что делать. Внутри пискнул голосок - собрать вещи и уходить. Он ничего не понимал в этих потусторонних делах, и значит мог выйти из игры в любой момент. Ведь Ветла сама ему сказала, что если его накроет истерика, то на этом будет все завершено. И он был готов признать, что данное состояние бродит рядом. Гнусный голос призывал его бежать из этого дома, далеко-далеко выбросив из головы все увиденное, а в ответ на это правую руку вновь стал накрывать холод. Он подошел к двери, постоял, и рывком сняв ветровку, повесил её у входа.

***

В следующие три дня Бэл превратился в мать Терезу. Он крутился по дому как добрая хозяйка, в заботе, все время что-то делая, только чтобы не ощущать, как тянутся часы ожидания и надежды на улучшение состояния Ветлы, с удивлением понимая, что не может позволить себе уснуть. Бэл готовил еду для собаки и себя, заваривал настои из растущего кругом лабазника и пытался поить девушку. Иногда читал книги, наугад вытаскивая их из стеллажей, но это плохо получалось. Ходил до колодца и то обтирал лицо Ветлы ледяной водой, снимая жар, то укрывал одеялами, когда её начинала бить дрожь. Периодически накатывала непонятная тревога, тогда он садился рядом с девушкой и смотрел, как она неровно дышит, и это, на удивление, успокаивало его, и муторное состояние проходило. Пару раз он выходил прогуляться, но быстро понял, что не в силах отвлечься, а стремится вновь вернуться в дом, боясь, что пока его нет, с Ветлой, может что-нибудь случится. И среди этой бытовой круговерти всё время думал.

Всё чаще в мыслях возвращаясь к воспоминаниям о матери, отце, сестре. Вот ведь, он действительно всю сознательную молодость боролся с сестрой и бессознательно обижал мать. А за что? За то, что отец был недоступен ему? Но ведь не мать выгнала его - он сам потянулся за неясным зовом красивой жизни и продажной любви. Почему же ему было проще обидеться на самых близких, на тех, кто любил его, несмотря ни на что? В чем он эгоистично обвинял мать? В том, что устав ждать и страдать, она допустила в свою жизнь другого мужчину. А сестренка доверчиво потянулась к нему в поисках отцовской любви. А что ей оставалось делать, ведь отцу было некогда. Он покорял речные просторы и очередную красотку местного пошиба. Да и его, вроде как, слепая любовь к отцу тоже была, оказывается, замешана обидами, злостью и ревностью.

Что же получалось? Он сам со временем стал походить на отца в попытке оправдать его, реабилитировать, прежде всего пред собой, разрушая, так же как он, уже свою жизнь. Зачем? Он не отец, он не хочет прожить его судьбу! И на этом стало совсем невыносимо - вспомнились Улька и сын. Что ему ставила в вину жена? Да то же, что и мать отцу. Что его никогда нет рядом, ни телом, ни душой. Он постоянно где-то, уходит от семьи, скрываясь за самолюбованием служения Родине и спецназу.