Проводник электричества

Не знал, что дела у жены идут не очень чтобы очень и что Серафима тревожно-раздраженно отмечает понизившийся уровень гемоглобина в соединении с падением числа эритроцитов в последнем анализе Нининой крови. Не знал, что его Нине теперь показан строгий гематологический контроль, поскольку Серафима смотрела далеко вперед, своим совиным взором пронизывая толщу неизвестности, упираясь в удаленный от сегодняшнего, как сопредельная галактика, II триместр, в котором показатели гемоглобина и красных кровяных таблеток могут еще значительно упасть; скорее, это Нина могла расслышать, уловить — угрозу, предстоящую беду — тем высшим, нутряным непогрешимым слухом, что дается одним лишь беременным и кормящим сосцами.

Муж, будто кончился завод, уже не качался — застыл, лишь губы шевелились у него беззвучно, будто бы силясь умолить, уговорить кого-то не поступать с его женой жестоко, нехорошо, несправедливо…

— Так, значит, Перфильева. — К ним вышла та, с червонным золотом в ушах. — Радуйтесь, кто из вас папа. Успешно доктор операцию провел. Все, все в порядке с вашим мальчиком. Все, все, папаша… состояние матери удовлетворительное, — раздельно, как дебилам.

«Радуйтесь». Господи, как хорошо. И нет этой воронки черной смерти, исчезновения навсегдашнего, и мирового никакого уродства и в помине нет — так, ветер какой-то за прочными стенами дома. Конечно, разрешили не ему, Камлаеву, — вот этот парень, Миша, дозволение получил, но только он, Камлаев, тоже открылся поневоле — ничтожно-маленький, размером с форточку, с отдушину — чужой, перфильевской, такой, казалось, дальней и ему, Камлаеву, совсем не нужной радости.

Вот будто камень отвалили, вот будто заново все началось: он ничего еще не понимал и шарил слухом и глазами в мире, будто спеленутый. Так, будто в эту самую минуту и у него сбылось, у Нины может сбыться — уже совсем, всецело, окончательно, уже вот первым криком, уже вот сморщенным, разъятым ревом детским личиком.

Он вышел вон, под небо, затянуться и с беспощадной ясностью увидел Нинино лицо, которое глядело на него сосредоточенно-серьезно, с жестоким неприятием самой себя — как перед близостью, как перед трехсот тридцатой попыткой переупрямить собственное тело и дать ему, Камлаеву, пробиться, прорасти в ней; Камлаев всей силой рванулся к родному животворному лицу и разрыдался во всю грудь от безнадежной нежности к жене. И эта мысль, которой он был накрепко обшит, — что Бога нет по эту сторону, с людьми, что у природы есть свои, вне Промысла, резоны давить людей вслепую, без разбора — начала отставать от него понемногу, как кожа.

Когда Сарре было девяносто лет (продолжение)

1

Мать не отходила, переживала состояние Нины как свое — токсикозом они будто мучились вместе; без мамы ей было, конечно, никак, и тут, конечно, все-таки пришлось коснуться Эдисона — где он, внушивший маме несокрушимую уверенность, что дочь никогда не будет одна? Куда сбежал? За что был изгнан? Что происходит, господи, вообще? И что ей Нина тут могла сказать? «Объелся груш» без уточнений? Врать не было сил. И правду вывалить отваги не хватало — снести, по бревнышку мгновенно раскатать не то чтоб здание великого размера, но крепкий дом, с потрескиванием звонких поленьев в очаге, всегдашней веры маминой в их, Нины с Эдисоном, постоянное единство (это другие, остальные сегодня сделают детей, а завтра разбегутся по новым, столь же квелым и непрочным семьям, которые лишь свежим вожделением, лишь вкусом жирной новизны могут держаться от распада).

Как мама с самого начала невзлюбила Тему, сжимала зубы, силясь быть приветливой и каменея изнутри, — заводчик, денежный мешок, чурбан, приобретатель, «куркулятор»… о чем с ним можно говорить? о ценах на бензин, который он крадет в промышленных масштабах, — как с теткой Карандышева о сушеных грибах?.. — так и явление Камлаева ее настолько же мгновенно и полно восхитило: Камлаев был мужчина — это раз, а во-вторых, для матери — вне всякого сомнения высшего порядка существом, из тех, которым мать — «художникам» — привыкла отказывать в грехах и свойственных обыкновенным человекам слабостях, хотя на самом деле все нужно было делать в точности наоборот. Так что теперь она нет-нет да и срывалась на «не могу понять», рефреном этим требуя от Нины объяснений — да что ж он сделал-то такого, что ты ему вообще о положении не сказала?