Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

…поверху и вокруг — беспокоя дремлющих в ветвях апрельских младенцев — ухали жаворонки, флейту им! флейту!.. и падали — ливневёя — жаворонки изо всех высот, вытряхивая из земли первые слова встречания. слова — грудами золотошёрстными наполняли корзины, высились из них (сквозь них) — во всё — сияли.

к ближней корзине мальчик подошёл, зачерпнул, умывая лицо; зачерпнул-разбросал-размыл синевы непомерное загустенье; зачерпнул, и, к плечам поднимая, — возрадовался.

…ах! кружа-трепеща — вытянулось жёлтое, корни имеющее и имеющее смысл, но ещё: вытянулось-завизжало жёлтое из-за облаков, о! о!!

но всё это не сейчас, это — потом…

2

нынче мальчику предстояло быть принцем, быть страхом, пёрышком, эхом, глубиной… но будучи тем или тем — не становиться тем или тем. ну как же, как же можно?! так мальчик решил.

он взял голубую тушь и оковал грядущее круглой рамкой. и проставил зелёной тушью (в нижнем правом уголке) свои инициалы (целый мильён буковок, и каждая — меньше муравьиной усмешки).

кто и в чём мог ему воспрепятствовать, спеленать?

мальчик окунулся в серебро и пошагал, и голос его нежился на ладонях.

: мальчик обернулся голубем, голубем-принцем, ну до чего же народ любил своего принца! каждое его повеление изобличало мудрость и теплоту, каждое прикосновение — надежду и радость.

он учил их, — не поучая, не замечая вовсе своего учительства.

и они — учились, и каждая улыбка от светлых сердец исходящая казалась бесконечной.

: мальчик обернулся скалой, скалой-страхом, всякий, кто приближался к этой скале, — исполнялся страхом перед собственным безобразием (было ли это безобразие сокрыто у днища души или лежало на поверхности зверем привольным — равно устрашало…).

иными уходили (уползали, улетали) оттуда совсем иными.

: и обернулся мальчик тишиной, тишиной-пёрышком…: и обернулся мальчик глубиной, глубиной-эхом…

и — будучи принцем, страхом, перышком, эхом — был глубиной.

удивлялся! вот: зажурчал лепестком половодья по лужайке-ознобу, зреющей второпях… но зачем, зачем? но — возник из озноба стеблем дикого чеснока.

…и сказала лужайка: «кто не озадачился — не возрос, кто не возрос — тем озадачен, отягчён изнеможённо сверх меры… возрасти — не вырасти, подняться — не потерять»…

захохотал мальчик, затрепыхался, обернулся собой, вспомнил: ночь…

3

«баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок и укусит за бочок…»

мальчик лежал, и ему думалось, что колыбельная эта очень странная, треугольная какая-то… да и вообще…

а потом он задумался о волчке: что же ему мама пела…? может быть: «баю-баюшки-баю, я сейчас, сынок, пойду принесу тебе бочок, ты укусишь и — молчок…»…? но тут волчок посмотрел на мальчика укоризненно и печально: ну не стыдно ли тебе? а?

«стыдно, — подумал мальчик, — стыдно-престыдно…» зарылся поглубже в одеяло, показал подушке язык и — уснул.

4 (монолог шагов)

«…шуршанье мышей и тиканье часов… иному может показаться, что именно эти звуки — те самые, способные заполнить Вселенную (все поры её, каждую ячейку!)…

ну, а может быть, — так оно и есть? по крайней мере спящий — не слыша ни тиканья, ни шуршанья — улавливает это, как что-то дальнее, воистину все наполняющее, плотно-сущностное…

и приходит всенаполняющее вены, обвисая во всём и сквозь всё фоном мнущейся, рвущейся, жалящейся бумаги, и образуются катаклизмы… и образуются нарождения…

когда тикают часы или шуршат мыши — спать не нужно, а нужно немножечко подремать, мечтательно и мыслелётно, не касаясь головой подушки, нужно, подремав, осторожно встать и тихонечко, стараясь совсем не наступать на половицы, подойти к укрытому скатертью столу; скрипнуть, усаживаясь поудобнее, стулом, придвинуть к себе стопку чистой белой бумаги, и — задуматься, замудриться, замереть — улетучиваясь субстанцией неудержимой (неостановимой! да.) к тем пределам, за которыми возвращение уже невозможно, уже не нужно… растаять, и из талых частиц — сложиться по-новому: невообразимо, пронзительно, несказанно.

так не спите же, братья и сестры! грейтесь у очагов и наблюдайте за чайными водорослями в фарфоровой скорлупе, за мельтешеньем теней, сращиванием и чехардой образующих мост!..

вы уже видите мост? так ступайте, ступайте же!

5

«— любимый мой, — сказала болотная пташка ракитовому кусту, — это всего лишь туман… всего лишь туман… не страшись, любимый!..это всего лишь туман… тёплый туман…»

из лучиков солнца и рос, звёзд и луны, — соткалась полянка малая над верхушками летнего леса, не было травы на этой полянке, не было цветов и бабочек, не было почвы и жучков-червячков. она вращалась, отблёскивалась, развевалась и, будто бы, вбирала в себя неспешное пряное марево, закрепляющее собой четыре стороны света.

и убиенные жизнью, и почившие в мире — равно лежали здесь, рядышком… потопом и благодатью мерцали они в рассеяньи жемчужном, нисхождением и принятьем к сердцу.

и возникла посерёд полянки белая площадь, и вышел на белую площадь белый трубач, и вострубил.

трублением тем — всякое было озарено, вояк озарился и воспылал!., но воспыланья помимо — при звуке последнем появился мальчик.