Проводники судьбы (СИ)

— Меня нельзя убить. Я неуязвим, если хочешь, — он расправил плечи и дерзко улыбнулся, будто бросая вызов самой смерти. — Меня не берет ни одно оружие: раны заживают почти мгновенно. Меня нельзя отравить — яды совершенно бессильны, меня не пьянит вино. Голод и жажда, хотя и по — прежнему мучительны, не способны меня погубить. Нет такого вируса, с которым бы мой организм не справился, и даже огромная потеря крови нестрашна.

Я бессмертен — никогда мне не будет больше двадцати одного года. Моя сестра выросла, а я не изменился. Окружающие стали считать нас ровесниками, спустя годы она больше напоминала мою мать, а потом и бабушку.

Веришь мне?

Александр спросил неожиданно, поставил вопрос ребром. Мира лишь терялась в догадках, для кого из них двоих ответ на этот вопрос важнее. Он столько лгал прежде, что и теперь все легко было списать на безумную выдумку, несусветный бред. Но Мира вдруг поняла, что неспособна это сделать.

— Верю, — девушка взяла в свои холодные влажные ладони его руку и ощутила привычный комфорт прикосновения.

— Это еще не все, — вдруг сообщил Александр. — Все‑таки я уязвим, вероятно, даже более уязвим, чем любой человек из ныне живущих. Меня может погубить то, что не причинит вреда никому другому.

— Что? — выдохнула Мира.

— Чувства.

— Какие чувства?

Александр на мгновение задумался.

— Если в двух словах: злоба и отчаяние. Люди зачастую недооценивают ту силу, которой обладают эмоции. Я не могу себе этого позволить. Еще много десятилетий назад я заметил, как сильно чувства других влияют на меня. Это не просто сопереживание. То, что происходит в душах других, затрагивает не только мое сердце, но и телесную оболочку. Нет, я не умею читать мысли, но ощущаю настроение в общем, даже если от меня что‑то пытаются скрыть. Там, где царят радость и добро, я ощущаю в себе невиданную силу, счастье — душа парит в облаках. Отчаяние и злоба, напротив, убивают меня, причем в самом буквальном смысле. Я не переношу чужую боль и страдания.

— А если чувств нет: ни боли, ни радости, ни добра, ни зла? Что тогда? Вакуум? — не удержалась от вопроса Мира.

— Я, пожалуй, смог бы пережить такой «вакуум», жизнь бы просто шла своим чередом. Но абсолютного вакуума не бывает. Как бы ни был спокоен человек, вокруг него всегда существует нечто такое… — Александр задумался, — аура. Не самое подходящее слово, но ничего лучше я придумать не могу. Это что‑то, что отражает его суть, то с чем он идет по жизни. Может быть, сама душа.

— И какая же аура… у меня? — не удержалась от вопроса Мира.

— Удивительно светлая, — теплая улыбка тронула губы Александра. — Может быть, самая светлая из всех, которые я когда‑либо встречал. Мне хорошо с тобой даже когда ты сердишься. Нечто подобное я встречал лишь дважды до этого. И одним из этих людей была моя сестра.

Тогда, на кладбище, когда мы встретились в первый раз, — продолжал Александр, — ты спасла мне жизнь. Скорбь людей из траурной процессии меня бы погубила, а твое прикосновение спасло.

— Прикосновение?

— Да. Телесный контакт значит для меня гораздо больше, чем просто возможность находиться рядом с теми, кто обладает светлой аурой. Рукопожатие, поцелуй или случайное касание — неважно.

— Ты вампир, — пробормотала Мира. — Вот только питаешься не кровью…

— … а более деликатной материей, — закончил за нее Александр, — человеческой душой. На самом деле это не так. Я ни у кого ничего не отнимаю.

Минута прошла в тягостном молчании. Мира опустила глаза и задумалась.

— А кто был третьим? — вдруг спросила она.

— Третьим? — переспросил Александр.

— Да. Третьим человеком с очень светлой аурой?

— Мой друг, — складки в уголках его губ разгладились, и взгляд смягчился, словно перед глазами его промелькнули приятные воспоминания. Мы познакомились с ним незадолго до начала Великой Отечественной, потом служили в одном полку. Он был очень хорошим человеком, надежным другом и настоящим борцом — мужественным и стойким, несмотря ни на что. Артем был мне братом — никак не меньше. Его любили и уважали все, кто знал его. Он привносил во все гармонию, выравнивал острые углы и, несмотря на все ужасы, сохранял веру в лучшее, без каких‑либо усилий разделяя ее со всеми, кто был рядом. За годы войны я должен был умереть сотню раз — слишком много зла и горя. Но он всякий раз спасал меня, словно щитом закрывая от ужасов внешнего мира. Я открылся ему.

— А он? — спросила Мира, ожидая трагической развязки.

— Мы были братьями — братьями и остались.

— Это с ним ты на фото, спрятанном в чаше? — задала вопрос Мира, хотя заведомо знала на него ответ.

Александр кивнул.

— Снимок был сделан в день его смерти. А чаша, увитая плющом — его подарок, как знак того, что он принимает меня таким, какой я есть. Плющ символизирует бессмертие, а чаша всегда была в геральдике символом сострадания и милосердия.

Александр умолк и нервно сглотнул, и Мира поразилась, какой сильной должна была быть боль утраты, если и сейчас, по прошествии десятилетий, она еще свежа.