Провокатор

Возникла соглашательская пауза, от которой мне совсем сделалось худо: вот она рядом, смертушка, с крестьянской секирой на потертом плече. И я, предавая свои бракованные убеждения, пустил слезу: больше не буду так поступать - терять партийный билет. Наврал, сукин сын, что, мол, билет утерян или выкраден недоброжелателями. Не говорить же о бурных, как аплодисменты, водах в гальюне, унесших безвозвратно клочки пропуска в счастливую жизнь.

И меня простили. Савввина, святая женщина, со слезами на глазах сказала:

- Товарищи, руководствуясь историческими решениями последнего партийного съезда, единодушно поддержавшего политику партии и правительства, руководимых выдающимися деятелями Коммунистической партии Советского Союза, внесшими большой личный вклад...

И тут я, к своему ужасу, почувствовал провокационные позывы в животе.

Третьей свидетельницей по делу Кулешова явилась странная женщина. Она была, как птаха, в немыслимых нарядах, вела себя вульгарно, с ярко выраженными психическими отклонениями.

- Фамилия? Имя? Отчество? - со скошенной улыбкой поинтересовался судья, предчувствуя свинский скандал.

- Можете называть меня Суси, - подмигнула ему вольным глазом нарядная Психея.

- Вы знаете, где находитесь? - заныл судья. - Вы находитесь в государственном...

- А ты мне нравишься, пупсик, - заявила на это свидетельница. Приходи вечерком, но с мороженым. Люблю пломбир в штанах... А ты, шалунишка, что любишь?

- Не-е-ет! Я отказываюсь работать с таким контингентом! - зарыдал судья.

Он был примерным семьянином. И по ночам, слушая мелкобуржуазный храп жены, мечтал о той, которая любит мороженое. И вот она появилась, материализовалась из сладких грез, однако он должен ханжить и делать вид, что очень занят судебным производством. И пока он и заседатели занимались выяснением вопроса о появлении в строгом учреждении столь очаровательной особы, та, брыкаясь жилистыми ногами по нерасторопному конвою, висла на шее подсудимого Кулешова и скоропалительно кричала:

- Пустите-пустите-пустите! Падлы-суки-ебекилы! За Сашку горло перегрызу-у-у! Скоты-скотоложцы-скотокрады!..

На историческом для меня собрании я проявил непрерывную выдержку и партикулярную дисциплину - переборол в себе подлое животное желание нагадить в портки в присутствии товарищей по партии.

- Спасибо за оказанное доверие, - поблагодарил я их и поспешил туда, куда мне было надо.

Куда же?

В театр.

М., шатаясь, шел к пропасти сцены, хватая ртом бесплодный воздух, держал руку на груди - помогал воспламененному сердцу:

- Что? Что ты сказал, Сигизмунд?

- Прости меня! - Дирижер трубно сморкался в платок. - Они сказали... сказали, что всех моих. Якова... Марка... Мануила... Ясю... Адусю... Яниночку... Еву...

- Ого, - сказал М., - ты славно поработал, дружище. Они будут убивать, а мы будем рожать.

- Ты простил меня?

- А ты знаешь, - мастер спокоен, - ты правильно сделал. И я тебя прощаю. - Обнимает за плечи дирижера. - Пусть твои дети будут... Дай Бог им сто лет жизни! Какая разница, Сигизмунд, кто? Какая разница. Такие времена, друг мой!..

- Ты?.. Ты по правде меня прощаешь?

- Я тебя обожаю, чертушка!.. Ну-ка, пройдем!.. Раз-два! Раз-два!.. Выше ножку, господа! Опля! Молодцом!..

И они, два смертника, танцуют в омертвелой тишине, лишь скрипят доски.

- Они хотят, чтобы мы ненавидели друг друга? А мы будем любить друг друга! Только любовь нас спасет! Веселее, Сигизмунд! Жизнь продолжается. Задирай ножку, не ленись! Оп! Оп! Пусть будут счастливы... Яков!.. Марк!.. Мануил!.. Яся!.. Господи, кто там у тебя еще?..

- Адуся... у меня... Яниночка... Ева...

- Пусть все они будут счастливы! Оп! Оп! Оп!.. Мы тоже еще будем счастливы!

- Счастливы?

- Ты мне не веришь?.. А ты верь!.. Оп! Выше ножку!.. Хотя что это тебе, милый мой, напоминает?.. Что, Сигизмунд?

- Что?

- Не напоминает ли это тебе, золотой мой, пир?

- Пир?

- Ага. Пир. Пир во время чумы!

И они танцуют, танцуют в обморочной тишине - и скрипят лишь доски. А за их спинами, в глубине, на огромном полотнище... И поднятая в приветствии рука - как карающий меч: "Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении..."

- Встать! Суд идет!

И все поднялись. И стоя выслушали приговор по делу Кулешова, убийцы; приговор был справедлив и встречен почти единодушным одобрением.

Потом подсудимому предоставили последнее слово:

- Последнее слово.

- Я, - сказал он, - я... я... я... Не надо так. Вы что? Они же ребеночка спалили. И я не мог по-другому. Я жить хочу, как и вы. Жить хочу. Можно я еще поживу? - Лицо подсудимого было увлажнено потом, как дождем.

Далекий погребальный звон колокола. Движение теней; потом оглушительный звук выстрелов. И снова тишина - только печальный колокольный перезвон и марионеточные движения теней.

М. - один в мире. Он один и на сцене, лежит ничком. Появляется Зинаида в мерцании софита, словно видение, призрак:

Прекрати приходить ко мне каждое утро

мертвецы до рассвета уходят всегда

мертвецы появляются вечером только

прыгают в сад залезают на окна

прячутся в листьях ползут по деревьям

чтобы видеть оттуда что в доме творится