Провокатор

- Ее поставят... все-все... все театры мира и Европы... и РСФСР... и Средней Азии...

- Там пустыни, - заметил я.

- Более того, в пустынях - корабли, - вспомнил Вава. - То есть верблюды.

- А! - сказал я. - Цава, мне нравится ход твоей мысли... А ты-то знаешь отличие человека от него?

- Кого? - забыл мой товарищ.

- Корабля... в смысле, верблюда?

- Не знаю.

- А я знаю: верблюд может на все плюнуть... Тьфу!

- Ты попал мне в глаз!

- Извини!.. Так вот, Вава, верблюд плюнет и уйдет.

- Куда?

- Вообще... туда... сюда... Куда глаза глядят.

- А ты мне в глаз плюнул! Зачем?

- Это потом, - отмахнулся я. - А мы никуда! Ты понимаешь, никуда! Мы заложники...

- Хороши-хороши, - вернулась из комнаты О. Александрова. - Нашли друг дружку, спились... спелись...

- Женщина! - стукнул кулаком по столу Цава. - Не встревай, когда мужчины говорят!

- Цыц, баба! - Я тоже бацнул по столу кулаком. И попал в тарелку с колбасой. Нарезанная колбаса маленькими НЛО взлетела...

- Что?! - сказала моя жена, и последующие события развивались стремительно и даже безжалостно по отношению к нам с Цавой.

Каким-то странным образом мы с ним оказались на лестничной клетке. У закрытой двери моей квартиры, но в нечистотах; у ног валялось пустое помойное ведро.

- Я же тебя просил как друга - убери ведро, - жаловался Вава, снимая с уха картофельную очистку.

- А ты зачем бил по столу?.. Женщины нервные...

- Это ты, Александров, верно заметил.

- Куда теперь?

- Пшли!

- Куда?

- Куда глаза глядят.

- Как верблюды?

- Как верблюды!

И мы с Цавой сделали несколько шагов вниз по ступеням и сели на них.

в ресторане прокурор позабыл о нечаянном скандале в своем кабинете. Настенька была прекрасна и всем своим сознательным телом показывала готовность к содействию в укреплении дружбы и любви.

Трудолюбивая девичья Y была готова принять прокурорский Й во всем объеме его же кошелька. И это не могло не радовать любвеобильного сердца опытного ловеласа.

- Настенька! Как мне нравится ваше имя! Я вас люблю! Я люблю ваше имя. Настенька! - нес чепуху прокурор в такси, норовя запустить ручонки между ног честной девушки.

Та отбивалась:

- Ой, на нас смотрят! Хи-хи... щекотно...

Когда прокурор расплачивался с малокультурным таксистом, тот задумчиво проговорил:

- Может, тебе морду набить, лишайник?

- Спасибо, - отвечал судья и поспешил догнать свою труднодоступную спутницу.

Было поздно, однако швейцар, подлец, не спал; пришлось его, бдительного, отоварить кредиткой. Швейцар понимающе осклабился, дегенерат.

В квартире Настенька повела себя просто и без лишней романтики:

- Сколько?

Юрист со стажем не понимал прелестницу.

- Деньги я беру вперед, - объяснила она. - И много.

- Настенька, я же вас люблю! - расстраивался прокурор от такой неожиданной постановки вопроса.

- А я нет, - улыбалась девушка.

- Настя!

- Хочешь или не хочешь?

- Хочу, - признавался судейский человечек.

- Тогда плати.

- Сколько?

Девушка критически осмотрела партнера:

- Живот... одышка... атеросклероз... Еще, наверное, не стоит?.. Сосать надо будет, как соску.

- Не надо, Настенька! - горячо уверял в обратном прокурор.

Но честная блюстительница нравственности не пощадила старость - и заломила дикую, аристократическую цену.

- Уж больно дорого, - загрустил юрист.

- Прости, дядя, а цены на жизнь какие?

И судья согласился. И в самом деле, какие могут быть счеты, когда любишь? Хотя цены, конечно, действительно сумасшедшие.

И, лежа в ожидании исполнения мечты, прокурор вспомнил безумную в его кабинете, ее пленочно-каркасное тело, девальвированную грудь... б-р-р! А вот Настенька... Он ее будет любить всю ночь напролет, а потом... потом отправит эту девственницу на сто первый километр... Но сначала любовь... любовь... лю-боль...

Судейский человечек почувствовал боль. Он задыхался - нечто мокрое, дезодорированное, тугое, как резина, залепило ему рот и нос. На мгновение вырвавшись на свободу, он, к своему неописуемому ужасу, увидел - увидел над собой безумную свидетельницу, которая, очевидно, сбежав из дурдома, теперь столь своеобразным способом пыталась его удушить.

- У меня не приемный день, - хрипел прокурор.

- Освободи! Освободи! Освободи! - И с новой демонической силой напала на маклерское лицо законопослушника.

Сквозь закопченное, в трещинах окошко котельной Кулешов, отдыхая, увидел: его приятели по трудовой деятельности, будущие жертвы его преступного деяния, маялись у порога роддома. Больница состояла из нескольких корпусов: в одном возникали на свет Божий, в другом влачили робкую, болезнетворную жизнь, в третьем отправлялись в мир иной.

- Есть папаша! - сказал Глотов час назад и шушукнулся с ожившим Сушко.

Счастливые папаши имели свойство не жалеть на радостях материальных затрат. И поэтому работник морга и кочегар шакалили у порога, с которого новорожденный гражданин СССР ступит в счастливую, смертоносную, как пуля, жизнь.

Счастливые папаши и их не менее счастливые дети.

И счастливые матери.

И счастливые работники морга.