Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

С другой стороны, если допустить, что документы, о которых сообщил Орлов, действительно существовали, но в 1917 г. почему-то не были обнаружены, возникает новый вопрос: почему Сталин не принял мер к их уничтожению до 1936 г., имея уже полную возможность это сделать? Известно, что изъятия в секретный архив ОГПУ тех или иных групп дореволюционных документов производились, — например, в 1934 г. туда были переданы дела об охране царя и его семьи, лишь в 1995 г. возвращенные в Государственный архив Российской федерации. Непонятно также, почему Орлов не включил этот сюжет в свою книгу «Тайная история сталинских преступлений». Скорее всего, возымели действие высказанные тогда же сомнения.

Необходимо, наконец, выбирать между сообщением Орлова и «письмом Еремина», так как они несовместимы. В письме говорится, что после того, как Сталин был «избран» на Пражской конференции в ЦК, он «стал в явную оппозицию Правительству и совершенно прекратил всякую связь с Охраной» (то есть с Петербургским охранным отделением, агентом которого Сталин якобы был). Но донесения из «папки Виссарионова» относятся как раз к этому периоду, к концу 1912 — началу 1913 гг.

При всем том Б.И.Николаевский, как было сказано выше, в провокаторстве Сталина не сомневался. Биограф Сталина Р.Такер считает вполне вероятным, что там же, как и многим другим арестованным революционерам, Сталину предлагали стать осведомителем, и он мог согласиться передавать иногда какую-то информацию, хотя это еще «не значит, что он был агентом-провокатором, как Малиновский»[337]. Мы уже видели: в революционной среде взаимная подозрительность была чрезвычайно распространенным явлением. Подозревали и Сталина, например, не доверял ему С.Г. Шаумян. Но вопрос о том, справедливы ли были подозрения, остается открытым. Учитывая все это, преждевременно безоговорочно заявлять, что мы имеем дело с отвергнутым наукой мифом[338], — равным образом как и настаивать на безусловной истинности утверждений мемуаристов, знавших Сталина на Кавказе.

Именно в связи с предположениями о провокаторстве Сталина получила хождение версия о каких-то особых отношениях между Сталиным и Малиновским — то ли друзьями, то ли соперниками.

Совершенно фантастический характер носит мнение, согласно которому Сталина кооптировали в ЦК РСДРП по предложению Малиновского, так как «до 1912 г. Ленин ничего существенного не знал о Сталине», а члены большевистского ЦК «вполне могли кооптировать неизвестно кого, положившись на рекомендацию»[339]. «Кобу» — организатора знаменитой тифлисской экспроприации — Ленин знал и до Пражской конференции и не раз с ним встречался. Из новых членов ЦК близок был Сталину С.Спандарян, возможно, он и предложил его кандидатуру на первом же заседании ЦК, собравшемся еще до окончания конференции. Вполне возможно, что Сталина назвал и сам Ленин, но, если это и не так, кооптация бы не состоялась, если бы Ленин возражал против его кандидатуры.

Напротив, Малиновский по роду и географии своей прежней деятельности ничего о Сталине знать не мог. Впервые они встретились в Москве в последних числах октября 1912 г.: Сталин, бежавший из ссылки, остановился здесь на одни сутки но пути в Петербург, и Малиновский — тогда еще «Портной» — проинформировал о встрече с ним московскую охранку — так же, как сообщал о других лицах. Что источником сведений о Сталине был именно «Портной», указал сам Мартынов, собственноручно вписавший эту агентурную кличку в машинописный текст своего письма директору департамента полиции от 1 ноября 1912 г.[340]. На партийном следствии 1914 г. Малиновский говорил: «С Кобой, хотя он был [в Москве], не видались, перепутали время встречи, а домой я пойти не мог»[341]. Но здесь имеется в виду момент после предыдущего побега Сталина, в феврале 1912 г., — Малиновский тогда жил и работал в Ростокине. О периоде выборов в Думу, когда встреча со Сталиным в Москве состоялась, члены поронинской комиссии вопросов не задавали, считая, что последующая деятельность Малиновского протекала у них на виду.