Провокатор

Я промолчал. Говорить мне совсем не хотелось. И повернуться к Деду смелости не хватало. Я вспомнил нашего преподавателя уголовного права. Не знаю почему, но его прозвали Роботом Ивановичем, хотя имя у него было Роберт Иванович. Он чётко и громко читал нам лекции про эти самые формальные составы преступлений. «А что же в них формального? — думалось мне. — Мать вполне можно было упечь в тюгулевку за те деньги. И не просто упечь, а лет на пять, как миленькую. А судить жену или дочь за отказ давать показания против мужа или отца родного? Это как? А когда в твой дом верзила с мордой уголовника залез, а ты не можешь за ружьё схватиться?..»

Поезд покачивало, он поспешал, словно пытался умчать меня от свалившихся тяжёлых раздумий. Стук колёс стих как-то сам собой, под него я и уснул в тот взбалмошный вечер.

XVI

Можно спать мертвецким сном, можно без задних ног, можно как убитому, мне достался сон младенца, потому что я видел сны. И во сне передо мной в феерическом сверкании миллиарда неземных разноцветных звёзд летали сундуки с бриллиантами, рубины и изумруды в ожерельях, пирамиды египетские с задумчивым сфинксом, а через всю эту круговерть мчались дикие кочевники в сияющих одеждах на золотых лошадях. И все они звали меня за собой, а один даже схватил рукой и голосом Деда внятно сказал:

— Ну сколько можно дрыхать! Вставать пора. Подъезжаем.

Я открыл глаза. В купе полумрак. Передо мной суетился Дед, укладывая всё со стола в дорожную сумку:

— Счастливый ты человек, Владик. Так спать мало кому удаётся.

— Поживите с моё, — только и ответил я.

— Подымайся.

— Ночь за окном.

— Наша станция. Утро будем дожидаться на вокзале.

— Вот тебе и кочевая жизнь! Сон-то вещий…

— И здесь тебе повезло.

Из-за того, что я копался, как ни подталкивал меня Дед, мы прыгали из вагона уже на ходу, поезд здесь почти не стоял. И никакого вокзала в помине, домик кирпичный, перекосившись, грустил о лучших временах, издалека напоминая избушку без окон и дверей, как у Бабы-яги, да тускло мерцала лампочка в жестяном абажуре на деревянном столбе с двумя подпорками. Вот и весь комфорт. Но дверь всё-таки нашлась, как и окошко, правда, закрытые. Кроме нас и заспанного мужика в красной фуражке, никого не было. Железнодорожник открыл дверь, Дед присел на единственный кривоногий стул со сломанной спинкой, а я уставился с большим вопросом на лице к дежурному.

— Туалет нужен?

— Ага.

— Давай на зады. Фонарика нет?

— Откуда?

— Как же?

— Знал бы, диван притащил.

— Осторожно там. Ноги не сломай.

— Кусты-с?

— Найдёшь место. Подальше только. Если собака какая, не бойся. Они у нас не кусаются. Так, побрешет если.

От собаки меня случай уберёг, а вот мужика за домом чуть не сбил с ног.

— Простите покорно, — подал я сельскому интеллигенту шляпу, слетевшую с его головы при нашей негалантной встрече.

— Ходят тут всякие…

— Извиняюсь ещё раз. Прошпект-с, а толкают-с.

От незнакомца пахло не по-деревенски духами, и блестели камни в перстнях на тонких пальцах.

— Крути педали, пацан, — он затянулся сигаретой, бородкой козлиной сердито дёрнулся, поправил шляпу, пренебрежительно выпустил мне в лицо струйку дыма.

— Как бы здесь насчёт клозета? — обнаглел я, не уступая.

— Зачем дело встало? Вся территория окрест в твоём распоряжении, — незнакомец ткнул сигаретой за спину.

— Альфред Игоревич! — донеслось до нас.

Его поджидали трое или четверо невдалеке, я и не разглядел впопыхах со света; там же при слабых подфарниках отдыхал автомобиль.

— Благодарствуем, — я ринулся в указанном направлении, подгоняемый уже собственной физиологией, и лишь спустя несколько минут, облегчённо вздохнув, опомнился:

— Чёрт! Эй, граждане! А нас не захватите?

Но от культурного незнакомца в шляпе, его друзей и автомобиля и след простыл.

— А вы говорили, счастливчик, — сетовал я, рассказывая всё Деду. — Только что упустил попутчиков.

— В шляпе, говоришь?

— Угу.

— И с перстнями?

— Как граф Монте-Кристо.

— Не разглядел лица-то?

— На Блока похож. Только с бородкой. Лицо петербургского интеллигента.

— Ты Блока-то видел?

— На фото. Я его стихами с детства заражён. Серебряный век русской поэзии, знаете ли…

— Ну, ну.

Но этого мне было недостаточно: здорово меня встряхнула негаданная стычка. Я поднял подбородок, закатил очи и начал декламировать, привывая:

Мы всюду. Мы нигде. Идём.
И зимний ветер нам навстречу.
В церквах и в сумерках и днём
Поёт и задувает свечи.
И часто кажется — вдали
У тёмных стен у поворота,
Где мы пропели и прошли,
Ещё поёт и ходит кто-то.

Дед, опустив голову, слушал меня, не перебивая. Железнодорожник с опаской отошёл в сторону и поглядывал искоса, ожидая финала комедии. А я наслаждался собственной истерзанной душой и витал в облаках: