Провокация

Сторожевик — автономная машина для убийства подозрительных пунктиков. Запроса в базу данных регионального центра, где мне присвоили код, не последует, да он и не нужен. Ежели я и ошибся в цифрах, то без всякого умысла, то бишь — всего лишь ошибся, а не солгал.

— Вы верующий? — Вот! Вот он, тот вопрос, которого я ждал с нетерпением.

— Да. Я верю в Сестру Спасительницу.

Вот и все. Вопросов больше не будет. Тестирование закончено досрочно. Программный нюанс сработал. Истово, без тени сомнения, верующим в Дочь их бога оккупанты автоматически и сразу присваивают коэффициент лояльности 99%. Редкий ублюдок полицай имеет такой коэффициент. Я выжил благодаря Сестре Спасительнице. Да святится имя Ее ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

2. Полицейские

В дверь постучали. Три раза. Три печальных «тук». — Входите, — разрешил Федор Палыч, повернул лысую голову к монитору, бросил локти на столешницу, пальцы на клавиатуру, сделал озабоченное лицо.

С тоскливым скрипом дверь отворилась. Посетитель неспешно перешагнул порожек, не спеша прикрыл за собой скрипучую дверь.

Исподволь, краем глаза, Федор Палыч быстро и цепко обшмонал сутулую фигуру вошедшего.

Высокий парень, крепкий, но не орел. Морда какая-то постная, будто недоспал, и двигается как-то вяло, как будто под кайфом. Одет в стандартную униформу, без всяких выпендрежей, ежели не считать за таковой сразу две «боевые перчатки» на липучках поясного ремня.

Местный дока «боевой перчатки» Саня Ларин, помнится, однажды, когда водку пьянствовали, целую речугу толкнул на тему того, что «боевые перчатки» для обеих рук таскают при себе исключительно понтярщики голимые.

— Секундочку обождите, — пробурчал Федор Палыч, и его короткие пальчики деловито забарабанили по клавишам, высекая на мониторе бессмысленную череду букв, знаков и символов. — Ну вот и... — указательный перст демонстративно щелкнул по обособленной красной кнопке, — ...вот и все с этим, — монитор погас, Федор Палыч развернулся лицом к посетителю. — Дел по горло, — соврал Федор Палыч, оглаживая пухлой ладонью блестящую лысину. — Вы, я так понимаю, то самое пополнение, которое мы ожидали еще неделю назад?

Сутулый здоровяк с двумя «боевыми перчатками» и сонной рожей лениво пожал плечами — мол, не знаю, ждали вы пополнение, не ждали, мне по барабану, а зовут меня:

— Зубов Алексей, — у него и голос оказался сонным, тягучим. Говорит так, будто одолжение делает. — Прибыл для дальнейшего прохождения. Идентификацию у дежурного по отделению прошел.

А то как же! Уже доложили Федор Палычу, что новенький прибыл. Как же иначе? Аркаша Смирнов телефонировал, улучил момент, когда определял новенького на постой, когда тот в избу вещички заносил, а Смирнов его за плетнем дожидался, чтобы дальше, до отделения подвезти. Не зря ж Аркаше было велено дежурить у взлетно-посадочной, караулить прибытие пополнения, прилет этого гусака.

Самые худшие предчувствия, увы, не обманули Федор Палыча — гусак прилетел еще тот. Увы, согласен Федор Палыч и с первыми впечатлениями Аркаши Смирнова — говно мужик. Чуяло сердце — так не бывает, чтобы из Столицы в Область прислали нормального службиста. Вот бы еще узнать, за что, за какие грехи этого гуся лапчатого перебросили из престижного сектора О в бесперспективный Н.П. — Гб.2101.ру.

— Садитесь, Зубов, знакомиться будем. Берите, вон, у стены стул и располагайтесь.

Двигать стул новичок или поленился, или не пожелал. Пропустил мимо ушей вежливое: «Берите... стул». Пожал плечами — дескать, ладно, присяду, раз велено — подошел к череде стульев возле стены и опустил себя на крайний. Сел в профиль к Федор Палычу. Сгорбился пуще прежнего, уставился в пол. На сонной роже брезгливое безразличие ко всему на свете, губа оттопырена, взгляд рассеянный.

— Ты, Алексей... можно тебя на «ты»?

Зубов кивнул. Клюнул носом, чуть-чуть, еле заметно скривив рот в полуулыбке-полуухмылке.

— Ты, Леша, можешь мне честно сказать, за что тебя, парень, из самой Москвы к нам турнули?

Новенький пожал плечами — мол, могу сказать, почему нет? — и процедил сквозь зубы:

— После болезни.

Два слова сплюнул и молчит. Как будто эти слова чего-то проясняют. И молча, рассеянно, изучает дощатый пол. И все ему, типа, до звезды.

— Чего «после болезни», Леша? — Федор Палыч старался говорить отеческим тоном, мягким и доброжелательным. Старался не выдать голосом свое нарастающее с каждой секундой раздражение. — Не догоняю я, Леш?

— Место мое, московское, пока я в госпитале валялся, укомплектовали. Направили к вам, на вакансию.

— А болел чем?

— Гриппом.

— Ты когда последнее тестирование проходил?

— В госпитале.

— Коэффициент лояльности у тебя..? Упал, да? Сколько коэффициент на сейчас?

— Девяносто восемь.

— Ничего себе! И с такими процентами тебя к нам?.. Ничего не понимаю!

Зубов пожал плечами.

Федор Палычу хотелось, ох, как хотелось, видеть в нем жертву интриг, незаслуженно обиженного свойского мужика, но... Видел он пред собой сонного, высокомерного гусака. Понтярщика с двумя «боевыми перчатками». Говно вонючее.