«Кадеты Прусские пленные, поставленные в доме, в коем стоял архимандрит Ефрем, где и поныне по Вашему особливо к духовенству Российскому недоброхотству или какому нерачению, оставлен иеромонах, которому квартиру, как я требовал в силу указа, должно достойную иметь со мною. Не ведаю почему требование мое тщетно остается. А вот как видите и сего дни какой дождь. Как нам до церкви по сему дождю волочиться изволите заблагорассудить сами. Но как хотите, так и творите мешать в правлении вашем не стану, а чрез сие то доношу, что сего дни пришедши домой из службы Божия он иеромонах весь от кадет осмеян и оплеван и поруган, чего найпаче пленные и над последнейшим российским человеком делать не должны., а кольми паче над духовною персоною. Для того я не терпля вам не предложить ныне об оном с тем, чтобы вы такой воли таким людям не давали, и чтоб в следующую нощь не последовало какого смертного убийства от оных кадетов над иеромонахом или над его человеком, ибо и не в бытность иеромонаха в дому беспрестанно стучали оне кадеты в иеромонашеские двери, и служителя его перепугали; поставить караул у иеромонаха до указа, что обявляя с почтением пребываю…»[162]
Шум был поднят архимандритом нешуточный. Губернатору Суворову пришлось рапортом от 9 июня 1761 года отчитываться перед Синодом, подробно объясняя, сколько жилых домов предоставлено Кёнигсбергской церкви, сколько в них комнат и каких, сколько в них печей, кто в них живёт, какая плата идёт за аренду зданий, какое расстояние от домов до храма и т. д. К рапорту была приложена опись домам, отведенным для причта, из которой должно было следовать, что жалобы архимандрита на отдаленность от церкви и прочие неудобства помещений неосновательны: