Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения

Тем интереснее, что, закончив «Апрель Семнадцатого», сведя в нем все смысловые линии и расставив необходимые акценты, Солженицын счел необходимым пополнить «Красное Колесо» конспектом. Гипотеза о том, что писатель все же что-то в Четвертом Узле не досказал, представляется абсурдной. Во-первых, я привык Солженицыну верить: обещал он, что коммунизм падет при его жизни, — и сбылось, утверждал, что вернется в Россию, — и жил в отечестве свои последние годы, говорил, что не будет баллотироваться ни на какую государственную должность, — и не стал. Коли так, то почему я должен предполагать, что, говоря о завершенности «Красного Колеса», его автор лукавит? Во-вторых, все предложенные в главе IV наблюдения над исторической концепцией и поэтикой «Апреля…» и его связями с предшествующими Узлами, на мой взгляд, свидетельствуют о том, что повествование о революции Солженицыным закончено. Стало быть, причины создания конспекта надо искать не здесь.

Стало художнику жаль материала, который годами собирался и обдумывался, и уже сделанных набросков? Предположил он, что больше никто так подробно и разносторонне не станет (не сможет, не захочет) рассказывать о восхождении большевиков к власти и гражданской войне? Счел нужным представить свой первоначальный замысел? Решил попробовать себя в новом жанре?

Все эти обстоятельства, конечно, стимулировали работу. Богатейший материал (почерпнутый из разных, в том числе никому, кроме автора повествованья, не доступных источников) сложился в систему, обнаружились такие переклички и соответствия разноплановых фактов, которые мог проглядеть (или совсем иначе увидеть) и добросовестный квалифицированный историк, наверняка был уже уловлен ритм времени (требовавший адекватного словесного воплощения). Как же иначе, если освоение фактуры будущих Узлов и поиски литературных ключей к ним начались не только задолго до того, как в текст «Апреля…» легли последние штрихи, но и много раньше, чем Узел этот начал писаться.

На историков на рубеже 1980–1990-х рассчитывать Солженицын не мог — и в этом оказался прав. Хотя за два последних десятилетия опубликовано великое множество документов (републиковано не меньше, если не больше) и напечатано немало квалифицированных исследований, они, во-первых, тонут в океане «популярной» халтуры самых разных идеологических окрасок (то просто компилятивной и бессмысленной, то агрессивно новаторской), а во-вторых (это о лучших), как правило, адресуются коллегам по цеху, но не более-менее широкому читателю. Быть может, дикость в вопросах истории (не только XX века) нашего общества и не усилилась сравнительно с эпохой перестройки, но явно и не ослабела.

Рассказывать, как развивался и менялся его замысел, что отлагалось и что прирастало, художнику естественно. Примеров тут тьма. Но одно дело сообщить с более или менее подробными пояснениями: предполагалось — так, получилось — эдак, а другое — показать въяве схему некогда открывшейся тебе книги. И экспериментировать Солженицын всегда любил, а сжатие материала, укладывание больших тематических массивов в емкий и плотный поэтически многозначный текст — один из основных принципов его творческой стратегии.

Отсюда художественная удача конспекта, в котором скорбная правда неотделима от свободной поэзии: резкость бросков от одного мини-сюжета к другому, прорывы голосов эпохи (часто гротескные), вкрапления авторских оценочных суждений, убыстренная мена «общих» и «крупных» планов, совсем неожиданные вроде бы для такого жанра лирические — погодные и пейзажные — миниатюры… Иные фрагменты можно счесть законченными стихотворениями в прозе. Например:

Долгие осенние ночи над деревнями России. Иноковка Тамбовского уезда; крестьянин Пётр Токмаков, офицер из унтеров, будущий командарм тамбовской повстанческой армии.

(«Сентябрь Семнадцатого»)

Или:

Какой угодно мир, только скорей! Массы разожжены, декрет о мире не может оставаться на бумаге. Разрыв с союзниками и сепаратная капитуляция. Распахнут фронт, нет больше линии фронта. Страна — на милость победителя.

(«Октябрь — Ноябрь Семнадцатого»)

Попробуйте посчитать, сколько разных голосов слышится в этом абзаце.