Проза бытия

Не понимаю, перед кем я провинился, и в чём именно, но… меня укусила божья коровка. Она буквально вцепилась в руку чуть повыше запястья, когда, выйдя на перекрёсток трёх дорог, я раздумывал, по которой свернуть. Каждая казалась достойной того, чтобы потратить на неё толику своей жизни.

По левую руку, не смущаясь вниманием к себе, бродил дрозд. Путаясь долговязыми ногами в молодой, упругой траве, из-за отчасти утраченной привычки, или вследствие упрямства юной сочной гибкой поросли, – было не разобрать. Подволакивая то одну ногу, то другую, дрозд отыскивал в земле нечто, за чем был послан находящейся в интересном положении подругой. Той желалось отведать орешка, или слив, или, быть может, даже винограда! – да где ж его нынче достать. Однако усердие заботливого дрозда вскоре было вознаграждено. Небольшая, аккуратная пирамидка ягод, обронённая по осени дятлом, – гроздь прекрасного чёрного изюма, лежала, упакованная в плотный пакет опавшей листвы. Подхватив веточку лакомства, дрозд приободрился. Возвращаться к своей любезной без угощения он не хотел. Единая, общая для них весна и услада семейных хлопот пролетят так скоро… Неудивительно, что он желал оставить об себе самые приятные впечатления17.

С другого боку, по правую от меня руку, протоптав тропинку в сосновой хвое, суетилась зеленушка. Всем на удивление, она заботилась об себе сама. И не то, чтобы брошенка! – то супруг оказался столь мил, что взялся присматривать за старшими детьми, пока она сама приготовит приданое для младших18. Сладостно предаваться мечтам, в заботе о ещё не появившихся на свет. Рассуждать про их грядущие подвиги, про не измаранные ещё недомолвками и ссорами дни бок о бок, в окружении тех, кто, открыв рот, встречает каждое твое появление.

Порешив не беспокоить птиц, я сделал шаг, с намерением идти прямо, и вот тут-то был остановлен неожиданным укусом божьей коровки. Изумлённый, я вперил взгляд на руку, и с криком:

– Как?! Ты?!! За что?!!! – Сдунул жучка в траву.

Оглядев меня, словно несмышлёныша, божья коровка поправила задравшийся некстати подол крыл, и поворотилась в сторону тропинки, по которой я собирался идти. Не более, чем в пяти шагах от меня, прямо посреди лесного тракта, некстати проголодавшийся лосёнок пил молоко, а его мать, не в силах противиться, с умоляющим и одновременно суровым выражением оглядывалась вокруг. Казалось, моё присутствие не встревожило лосиху, куда больше заволновался я сам, ибо никак не мог взять в толк, как же я мог её не заметить?!

Не желая нарушать трогательное, столь редкое единение матери с младенцем19, я отступил назад, и медленно, но не таясь, пошёл в сторону дома, беззлобно ругая сердобольного жучка по пути.

– Нет, ну, ты представляешь, меня укусила божья коровка! Меня!!! – Жалуюсь я лишь для того, чтобы услышать в ответ:

– Бывает… – То, единственное, что неизменно приводит меня в привычное расположение духа.

Но как-то это всё… чересчур?..

Пасха

Стараясь поспеть до рассвета, паучок плетёт паутину на пяльцах ветки, словно играя гаммы, быстро-быстро перебирая лапками по невидимым клавишам. Драгоценные грани тонких нитей послушно следуют за ним и так хороши, что иное сердце дрогнет, прежде чем смести в неряшливый ком ажур паучьей авоськи. Чего стоит сей труд? Два-три часа жизни. Так это ж чужой, её не жаль…

Вишнёвые букеты вянут скорее, чем успеваешь налюбоваться на них. Яблоня, затейница, поторопившись, отцвела уже с южной стороны, а с северной… покуда обождёт. Её расчёт в том, чтобы стать нужной, сказаться таковой в искомый час. В высокой траве у её ног, стынущей на осьми ветрах20 осенью, долго будет сытно и тепло.

Огнестрельной раной зияет прореха солнца в груди леса.

Истёрлась, истрепалась штопка голых ветвей на его локтях. Следуя в неспешной прогулке за светилом, дятел перелетает с дерева на дерево, рея крылаткой, а присаживаясь на ствол, кажет свой породистый профиль и, кажется даже, гордится им. Единое, что не выдаёт его среди нервной зелени листвы, – цвет кафтана. Но нос… нос! – ох, уж этот вездесущий Сирано21…!

Намокшим подолом леса – тропинка понавдоль. Непросохшие следы стенаний в ночи, являют её чрезмерную нервность, ибо не так невозмутима она, как желает казаться. Днями, спокойна внешне, тропинка сносит уготованные судьбой терзания, а с наступлением сумерек принимается рыдать. Серп месяца, что недолго падает долу, раня занавесь неба в иных местах до самых звёзд, хотя и слышит шорох земных слёз, не поспевает ни к ним, ни за ними. Вот и тропинка та, сколь не гонись, не имеет конца, но, только-только дотянешься до неё, как вовсе темна, либо от влаги или ещё почему, – не разобрать.

А там уж и утро ранится об острый запах крапивы, да в спину рассвету что-то обидное кричит петух. Взаперти нерукотворных каменных клумб пламенеют маки, сохнет всеведущий пух одуванчика, что, будто изморозью, покрыл землю, и свадебным венком в траве – брошено белоснежное гнездо паучье.