Проза Часть 3

— Что ты меня выталкиваешь? Нефедовы! Нефедовы… Не можешь в такой день дома посидеть?!. Вот оно как — опять про белого быка!..

— Хорошо, — говорю, — я остаюсь. Генка, давай взад поллитру. — Сам грохаюсь на стул. Генка на другой присаживается.

— Без тебя не пойду, — упирается, но вежливости не теряет. Так мы сидим в кухоньке, а мать на своем топчане лежит, на нас не смотрит, и всех троих разбирает злость, обида и жалость. А за забором — день Победы.

12

Выскочили мы — уже восьмой час был.

— Закусь соображай, — командую Генке.

А у него дома мать:

— Куда вы, ребятки?

Вячин ей наворачивает:

— У нас складчина. Вот, Валерина мама нас уже обеспечила, — показывает бутылку. — А ты, мамульчик, закуски подбери.

— Так ведь ничего нет, Геня. Если б знала, что такой праздник. Хлеб — и тот завтрашний съели.

— Ну вот, понесло. Поехало. Жалобщина. А Агриппина Алексеевна бутылки целой не пожалела.

— Так ведь она, Геня, инженерша. Ты не равняйся с ними. Я ведь кто? Два класса… ткачиха… — И уже слезы на глазах.

— Ну, пошло, — злится Вячин. — Я человек ревматический болезненный. — Это он Чеховым ее бьет.

— Брось, Генка, — говорю. — Ничего не нужно, Клавдия Карповна, не слушайте его.

— А ты молчи, Коромысло! — тычет мне кулак Генка.

— Цыц, — шепчу ему. — У меня талон на двести граммов есть. Бери соли и айда!

Раздобыл он у соседей полкопченки твердой — нож не брал! Спустились мы в булочную, а там народу, как в кино. Генка толкает меня локтем:

— Лезь, Скок, ты в шкуре!

В шкуре-то я в шкуре, но на гимнастерке ни планок, ни нашивок. Да и вообще без очереди никогда не лезу. Тем более как в такой день? А Генка уже репродуктор раскрыл:

— Граждане, дозвольте герою войны!

В очереди он как дома. Но старик с палкой — не раненый, а так, хромой, от ветхости или вредности — уперся и ни в какую:

— Что прете? Чего людей толкаете?

И понесло, и повело!.. Бабы подхватили — целый церковный хор вышел. Генка огрызается — ему только дай постоять за справедливость или вообще за что-нибудь горло подрать. Противно мне стало. День Победы, а тут все одно. Плюнул я и пошел. Генка бегом за мной:

— Ты что, поллитром задаешься? — и сует мне «банку». — Бери и катись… Без рук, без ног!..

— Брось кипятиться, — говорю. — Пошли в другую, к трампарку. Там одна продавщица добрая, губастенькая…

Пока отоварились, фонарей позажигалось — не спрячешься. Привалились мы к одному забору и начали. Он глоток, я глоток, он кусок рыбехи, я — кусок. Рыба дерьмовая, водка теплая, об Генку нагрелась. Один хлеб хорош, но его мало — по сто граммов на брата.

— Глотай больше, — говорю, — к утру не справимся.

— Не могу, — задыхается Генка. — У меня в носу полипы. Из горлышка трудно.

Вечно у него всякие болезни, а здоров как буйвол.

— Лей в жменю, — советую.

Сам я, чувствую, за четвертинку уже перебрал. У меня глотка в порядке. А Генка пьет, как курица из лужи. Налил, правда, в ладошку, но больше пролил.

— Чудик, — говорю, — это ж аква-вита — вода жизни!

На него все иностранные слова как заклинания действуют.
Наконец, одолели бутылку. Генка повеселел, схватил ее и метров с тридцати запустил в колонку. И точно — дзынь! Он молодчик гранаты кидать.

— Дурень, — говорю, — завтра пацаны за водой выбегут, ноги порежут.

А он галстук на шее рванул, все равно как ванёк в праздник: душа воздуху просит! Свобода в нем вдруг такая, как при склоке, но сейчас от веселья.

— Давай на Красную площадь! — кричит.

— Давай, — говорю.

— Ритку твою возьмем.

— Попробуй, — говорю.

— По дороге уговорим. Она девушка добрая.

— Давай, если смелый.