Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Рассказчик получает от Пала Васильича «дьявольские деньги» – 500 миллионов, которые в конечном счете губят его: приводят к аресту и увольнению со службы. Очевидно, что Пал Васильич стал своеобразным предшественником Степана Богдановича Лиходеева в романе «Мастер и Маргарита», как, впрочем, повторилась в романе и разыгранная в фельетоне ситуация с деньгами. Тем самым стихами Пастернака, рассказом Бунина и фельетоном Булгакова – произведениями хронологически близкими – литература XX в. не только ярко продемонстрировала самую живую связь с традицией, но и четко обозначила те полюса, вокруг которых складывалось и складывается интерпретационное поле универсального символа «чаша жизни».

Глава 6 Чеховская тема в прозе художника

Проблема «Бунин и Чехов» имеет давнюю традицию изучения. Еще дореволюционные критики настойчиво искали у Бунина чеховские «мотивы». А. Измайлов, например, категорично считал художника «только одним из многих, завороженных, зачарованных, увлеченных Чеховым»[435]. Сам Бунин, любивший Чехова и ценивший его как замечательного мастера, решительно отвергал его влияние, как, впрочем, и влияние кого-либо другого из классиков на свое творчество: «Я, сколько себя помню, никогда никому не подражал»; «…решительно ничего чеховского у меня никогда не было» (см. об этом подробнее: 9; 561, 265).

В советском литературоведении достаточно активно изучался и обсуждался этот вопрос. Одни исследователи прямо ставили прозу Бунина в зависимость от чеховской[436]. Другие, такие как И. Газер, Л. Никулин, А. Волков, В. Гейдеко, В. Лакшин, пытались представить в своих работах более объективную картину взаимодействия двух авторов[437]. Вместе с тем в большинстве исследований преобладал принцип сравнения по тематическому признаку[438].

Одной из заметных статей, выполненной в иной методологии и обозначившей переход к выявлению сущностных закономерностей художественных миров Чехова и Бунина, стала статья Э. Полоцкой, напечатанная в одном из томов «Литературного наследства», посвященного Бунину. Исследовательница справедливо указывала: «Наиболее плодотворным представляется подход к творчеству Бунина и Чехова как к двум объективным эстетическим ценностям, достойным сравнения. Если, идя этим путем, не ограничиваться слишком общими категориями, а попытаться войти в глубь поэтического материала, то, думается, можно добиться больших результатов»[439].

Чехов был одним из первых русских художников, который в своем творчестве реализовал концепцию целостного человека, воплотил идею более высокого типа единства личности с действительностью, выражаемую формулой «человек – это мир человека». Такое видение обусловило углубление «предметного психологизма», активизацию и обновление косвенных приемов изображения внутреннего мира человека. Л. Гинзбург очень точно отметила, что «реализм XIX века не знал еще этого слитного, сплошного течения переплетающихся подробностей внешней реальности и душевных движений персонажа»[440]. Развивая эти идеи, А. Чудаков показал, как в прозе Чехова утверждается «невозможность миновать тот вещный мир, который по праву своего присутствия перед глазами героя, вторгается в его сознание»[441]. Явления внешнего мира воскрешают события внутреннего, которые в свою очередь вновь связываются с внешним, создавая неразмыкаемую цепь. В рассказе «На подводе» художник последовательно воспроизводит динамику внутренних состояний героини, которые связаны с ее непосредственными впечатлениями и реакциями на внешний мир, вплетены в реальность:

«А дорога все хуже и хуже. <…> Въехали в лес. Тут уж сворачивать негде, колеи глубокие, и в них льется и журчит вода.

– Какова дорога? – спросил Ханов и засмеялся.

Учительница смотрела на него и не понимала: зачем этот чудак живет здесь? Что могут дать ему в этой глуши, в грязи, в скуке его деньги, интересная наружность, тонкая воспитанность? Он не получает никаких преимуществ от жизни и вот так же, как Семен, едет шагом, по отвратительной дороге, и терпит такие же неудобства. Зачем жить здесь, если есть возможность жить в Петербурге, за границей? И казалось бы, что стоит ему, богатому человеку, из этой дурной дороги сделать хорошую, чтобы не мучиться так и не видеть этого отчаяния, какое написано на лицах у кучера и Семена; но он только смеется, и, по-видимому, для него все равно и лучшей жизни ему не нужно. Он добр, мягок, наивен, не понимает этой грубой жизни, не знает ее так же, как на экзамене не знал молитв. Жертвует он в школы одни только глобусы и искренно считает себя полезным человеком и видным деятелем по народному образованию. А кому нужны тут его глобусы! <…>