Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Отряд стоял в городе уже четыре дня, и отношение всего населения к русским было таким предупредительным и дружелюбным, что самые подозрительные (кроме, впрочем, штаб-ротмистра) уверились в неподдельности немецких чувств.

— Ну, Иринг, — сказал однажды, подымаясь после отличного обеда, командир, — скажите этой фрейлейн, что я разрешаю устроить ярмарку. Право, здешние немцы — милые люди — зачем их обижать!..

На большой площади спешно строились навесы, скамейки и балаганы. Фрейлейн Ирма сообщила офицерам, что для них будут устроены особые ложи — для наблюдения празднества. «Вы увидите, как будет приветствовать вас наш добрый народ. Это наши дипломаты выдумали войну, а наш народ помнит завет Бисмарка и любит русских».

5.

Тонкие облака быстро скользили по светло-серому небу, но казалось, что они стоят на месте, а бледная, кривая луна — стремительно летит, разрезая самую их гущу. Город спал, только по шоссе беспрерывно ползли черные, укутанные брезентами подводы. Это везли товары на ярмарку.

Штаб-ротмистр Погорелов тихо пробирался по неосвещенным улицам. Вот и площадь. Человек десять рабочих разгружали подводы. Они переговаривались между собой тихо, вполголоса, но все же холодный весенний ветер доносил до офицера обрывки их фраз. И, хотя он, не то чтобы отлично знал немецкий язык

слова, долетавшие до его слуха, заставили Погорелова насторожиться. Подводы подъезжали одна за другой, их разгружали, подъезжали новые, а штаб-ротмистр все стоял в каком-то оцепенении, жадно прислушиваясь к разговору рабочих. Наконец, словно опомнившись, он повернулся и, крадучись, пошел обратно.

6.

Разбуженные солдаты спешно проверяли ружья. Офицеры негромко отдавали приказания; небо заметно побелело и прояснилось, когда на площади прогремел залп, затем второй. Наши солдаты вязали захваченных врасплох немцев — и обезоруживали их. Улицы вдруг наполнялись жителями, неизвестно почему вооруженных с головы до ног. Увидев, что не русские, а немцы попали впросак, разбегались по домам, другие бросали оружие и подымали руки в знак того, что сдаются. В ярмарочных балаганах, под прикрытием разного хлама — оказались пулеметы, ручные бомбы, ружья… Цель устроителей ярмарки была теперь ясна.

7.

— Ну, что же, расстреляйте меня, повесьте, истерически кричала фрейлейн Ирма, растрепанная, одетая кое-как — очень мало напоминавшая чинную и прилизанную фрейлейн, встречавшую с цветами наши войска. — Повесьте, режьте, варвары, ненавижу вас!..

— Пытать мы вас, к сожалению, не станем, хотя и следовало бы, — отвечал ротмистр, — но связать — свяжем, потому что от такой дамы — всего можно ожидать. В плену у вас, сударыня, будет достаточно времени для размышлений о нашем варварстве и о вашем тевтонском благородстве. Уведите пока ее, — распорядился ротмистр.

Когда немку увели, он, улыбаясь, поглядывал на офицеров.

— Ну, господа, — поблагодарим Ивана Матвеевича Погорелова, — ему мы все обязаны жизнью. Подумайте только, какое побоище произошло бы — не раскрой он этого дьявольского плана. А мы с вами, корнет, опростоволосились, и изрядно!..

Иринг беспомощно развел руками.

— Да, — но, Боже мой, мог ли я подумать…

Штаб-ротмистр Погорелов перебил его, улыбаясь:

— В том-то и дело, дорогой Иринг, что на войне, чтобы не попасть впросак, всегда надо предполагать во всем самое худшее. Особенно когда имеешь дело с таким врагом, как немцы!

ПАССАЖИР В ШИРОКОПОЛОЙ ШЛЯПЕ

Поездка по Волге укрепила мои расстроенные нервы. Все тревоги и неприятности прошлой зимы за эти три недели сразу позабылись и отошли как-то. И теперь, сидя на вокзале, в ожидании киевского поезда — я чувствовал себя бодрым, веселым и счастливыми. Я ехал в имение тетки «Липовки», славившееся в уезде красотой местности, купаньем и чудными Фруктами. Думать о предстоящей мне приятной и здоровой деревенской жизни, чувствовать себя опять здоровым, нераздражительным, со свежею головой — было так чудесно, что даже бесконечное ожидание на вокзале не казалось мне неприятным. Поезд, впрочем, опоздал не слишком — всего на четыре часа, —

что по нынешним военным временам совсем немного. Был двенадцатый час ночи, когда я, сунув кондуктору полуторарублевую мзду, устроился один в маленьком двухспальном купе.

— Не извольте беспокоиться, сударь, — заявил кондуктор, — до самой «Криницы», — так звалась моя станция, — я не сменяюсь, и никто вас не потревожит.

Отобрав мой билет, он пожелал мне доброго сна и закрыл дверь. Я тотчас же защелкнул цепочку, развернул плед и улегся. Фривольный роман Вилли[55] купленный специально для дороги, показался скучным и неинтересным. Я перелистал желтый томик и отложил его. Все эти пикантные похождения нисколько не занимали ума — слишком еще был полон Волгой, желтыми отмелями, курганами, синими очертаниями лесов вдали, — всем очарованием родного, русского простора. Я потушил верхний свет. Тусклая лиловая лампочка мягко вспыхнула взамен погасшего фонаря. Мерно и успокоительно стучали колеса. Усталый за день, — думаю, через десять минут я уже крепко спал…