Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

Смертоносная лава, которую извергал вулкан, остыла вскоре и превратилась в замечательный строительный материал. Из лавы строили дома, из лавы клали мостовую, а на центральной площади стоит на постаменте огромный черный слон – и целиком из лавы. А поделок-сувениров вообще не сосчитать. Покровительница города – святая Агата. В ее честь великолепный храм воздвигнут. Жила эта Агата-великомученица в третьем веке н. э., красоты была необычайной, и ее стал домогаться всемогущий римский наместник. А получив твердый отказ, решил он покарать ее как христианку. Поместили ее в публичный дом, потом в тюрьме пытали раскаленными щипцами, отсекли груди. В итоге сожгли Агату на костре.

И теперь во многих городах Италии почитают ее как мученицу во имя веры. Тут я и подошел наконец к тому, что поразило меня в Катании. Во всех кондитерских, в кафе, куда я заходил, есть непременное пирожное: округлый холмик кремовый, а сверху – розовая вишенка. И называется это кондитерское изделие – «Грудь Агаты».

Как вам нравится такая форма памяти о святой великомученице? Это к вопросу о человечности, по-моему, прямо относится.

В копилке памяти моей хранится еще несколько историй, которые, вновь предупредив о несвязности главы этой, я также хочу изложить.

Ритм молодого существования похож на стук каблуков человека, легко сбегающего с лестницы. Ритм стариковский – это звук шагов того же человека, много лет спустя тяжело поднимающего тело по тем же ступенькам. А посреди – кризис среднего возраста. Впрочем, я легко перенес его в тюрьме и лагере, где надо было не о смысле жизни думать, а скорее – о сохранности ее.

И возраст мой сегодняшний меня довольно мало удручает, я еще со школьных лет помню прекрасные слова, услышанные мною во дворе. У нас в соседнем доме жили две проститутки (работали они на Белорусском вокзале). Даже имена их до сих пор помню – Валя и Наташа (на вокзале – Эвелина и Нателла). В воскресные дни они часто сиживали в полдень на дворовой скамейке – курили «Беломор» и лузгали семечки. Мы, мальчишки, часто терлись поблизости – невыразимая была в них привлекательность для нашего подросткового возраста. Им было лет по тридцать, и пессимистка Эвелина порой об этом грустно вспоминала. А подружка Нателла всякий раз ей говорила: «Ты, Валюха, не тушуйся, мы еще нужны людям!» Я эти слова запомнил на всю жизнь.

Внук одного моего коллеги долго приставал к своей бабушке с просьбой назвать ее возраст. Никакие увещевания, что у женщины неприлично спрашивать о ее возрасте, не помогали. Ну хотя бы скажи первую цифру, настаивал внук. Бабушка на пальцах показала цифру два (что было меньше трети истинной). Ну а теперь скажи вторую, канючил внук. Бабушка молча показала цифру восемь. Внук подумал, догадался и попросил: теперь скажи третью.

А еще такую трогательную историю (совсем иную, чем те, что выше) рассказал мне врач одной израильской больницы.

У них лежала пожилая пациентка, находившаяся в полной отключке. А ей надо было измерить температуру, и по старинной медицинской методике градусник ей вставили в попку. Ощутив его, она вдруг очнулась и еле слышным шепотом сказала: «Йехезкель, это ты?»

А по фразе, услышанной мной от давнего приятеля, можно понять о старости побольше, чем из иной психологической статьи. Он мне сказал: «Послушай, интересно, я сейчас подумал: что это сегодня вы у нас так засиделись? А потом смотрю – ведь это мы у вас в гостях!»

И еще, чуть не забыл: эту историю мне в Риге рассказала одна женщина.

В Большом зале городской еврейской общины когда-то был марксистско-ленинский лекторий, так что после всех ремонтов кое-где уцелели дряхлые серпы и молоты. И вдруг какой-то пожилой еврей заявил свою законную претензию: мол, почему в том месте, где всякие еврейские мероприятия случаются, остались эти памятники советской эпохи?

И женщину постигло вдохновение! Она сказала, что предметы эти – древние инструменты обрезания еврейских младенцев: серпом некогда отсекали крайнюю плоть.

– А молот? – недоверчиво спросил старик.

– А это – для анестезии! – нашлась женщина.

И старик успокоился.

В любых воспоминаниях (особенно старческих) не только полезно – просто необходимо упоминать какие-нибудь веские фигуры – для повышения собственной значимости в этой жизни, где всем на всех наплевать, но какие-то личности вдруг возбуждают читателя и освежают повествование. Вы их даже можете не знать, но легкого намека на причастность тоже вполне достаточно. А уж если довелось поговорить!

Вот мне недавно позвонил некий знаменитый классик советской поэзии. С места мне не сойти, если вру. Было около двенадцати ночи. Только что закончился американский боевик, я выпил свою вечернюю порцию виски, мы собирались идти спать. Так поздно нам уже давно никто не звонил.

– Можно ли попросить Игоря Губермана? – вежливый незнакомый голос.

– Это я, – отозвался я неприветливо, – а вы кто будете?

– Это Женя, – с некоторым кокетством представился голос, явно не собираясь извиняться за столь поздний звонок.

– Жень до хуя, – сказал я ему, – а вы кто?