Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

Сейчас он уже на пенсии (почти тридцать лет военной службы) и занят редкостным общественным делом: помогает в сегодняшней Украине обустройству раненых и травмированных войной солдат. «У нас такое было после Вьетнама и Кореи», – сказал он в одном из интервью.

И это «у нас» меня задело и растрогало.

Вот с таким настоящим героем нашего времени я не успел поговорить. По чистому невежеству, заметьте.

Тепло провинции

В этом совсем маленьком украинском городе со странным названием Кропивницкий мне довелось побывать дважды, и какие замечательные истории он мне подарил!

До двадцать четвертого года назывался он Елисаветград, после чего десять лет подряд звался этот город Зиновьевском.

Жалко все-таки Зиновьева: мало того, что расстреляли человека, так еще и вычеркнули бедолагу изо всех упоминаний. Среди бесчисленных картин на тему Ленина в Разливе есть одна примечательная (автора не знаю и не хочу знать). Там сидит Ильич на пне и пишет что-то актуальное, а сбоку от него – шалаш и чуть подалее – большой стог сена. Так ведь этот стог и был раньше Григорием Зиновьевым, который, как известно, коротал с лысым смутьяном время бегства от суда. Но потом случилось с Зиновьевым то, что случилось, и сметливый художник превратил былого знаменитого большевика в стог сена.

Что касается сегодняшнего имени города, то Марк Лукич Кропивницкий вполне заслуживает этой чести: драматург, актер и режиссер, основатель украинского профессионального театра. Артистом был он, по отзывам современников, не просто выдающимся, но великим. И памятник ему – в полный рост – не зря стоит в городе его имени. Хотя население, надо сказать, возражало. Населению больше нравилось название Ингульск – по имени реки Ингул, тут протекающей. Только кто когда прислушивался к голосу населения?

Все это я выслушивал в машине по дороге из аэропорта в гостиницу. А потом пошло перечисление людей, что родились здесь, и я задвигался, заохал и завосхищался.

Как же повезло этому городку, возникшему в восемнадцатом веке вокруг небольшой крепости, сооруженной тут не помню, от чьего возможного нашествия! Отсюда родом Арсений Тарковский, Юрий Олеша, Генрих Нейгауз (великий пианист и множества талантливых людей учитель), изумительный художник Осьмеркин («Человек абсолютного живописного слуха» – скажет о нем его коллега, а эта братия не сильно склонна к похвалам). А одному из отцов легендарной «Катюши» Георгию Лангемаку, который не родился здесь, но учился в местной гимназии, здесь даже поставлен памятник (в конце тридцатых этот гениальный инженер был, разумеется, расстрелян).

И тут прозвучало имя, от которого я вздрогнул, ибо уже давно мечтал написать хоть что-нибудь о поэте Шполянском с псевдонимом Дон-Аминадо. И предлог нашелся: родина его, его пожизненно любимый город – этот захудалый Елисаветград. «Есть блаженное слово – провинция, есть чудесное слово – уезд. Столицами восторгаются, восхищаются, гордятся. Умиляет душу только провинция». Так начинается его прекрасная книга воспоминаний «Поезд на третьем пути». Как я взахлеб прочел ее когда-то! Но теперь позволю я себе длительное, издавна задуманное отступление.

Следует начать его, конечно, с маленького отрывка из письма к Дону-Аминадо непреклонной в своих вкусах Марины Цветаевой: «Мне совершенно необходимо Вам сказать, что Вы совершенно замечательный поэт».

Донельзя типичная биография (кто знает – пропустите, пожалуйста, эту страницу): кончил гимназию, поехал в Одессу учиться на юриста, после доучивался в Киеве, потом – Москва. Затем почти полный отказ от полученного образования – разве что несколько лет отдал адвокатуре. Писать и печататься начал еще в совсем юном возрасте, а в двадцать с небольшим уже как журналист присутствовал на похоронах Льва Толстого (это я к тому, чтобы не приводить дату рождения, ну их к лешему, эти точные цифирки). Стихов – смешных и не очень – сочинил он невероятное количество, сотрудничал в «Сатириконе», Сашу Черного порой напоминая (ну, пожиже чуть, не спорю), фельетонов много написал (тут он как Тэффи был или Аверченко) и на войну пошел, там ранен был и комиссован. Революцию (точней, Октябрьский переворот) не принял сразу и уехал, когда полностью убедился, что более в России невозможно. Ни жить, ни дышать полной грудью. Так в двадцатом году он оказался в Париже. И начался его печальный расцвет.

А почему печальный, собственно? О, это объяснимо с легкостью.

Потому что ностальгия – чувство страшное и вполне понятное. Тот миллион (как не поболее), что уехали в те годы, покидали Россию цветущую, свободную и безопасную для жизни человеческой. И хоть последние перед отъездом годы сумрачные были и тяжелые, но предвоенную Россию помнили все.