Проза

Но я ей не верил. Мать отлично понимала, что я не пропаду. Материнская бабка во мне души не чаяла, а еще меня любил как сына, несмотря на то что был старше всего десятью годами, материнский брат. От рождения глухонемой, он был очень добр, умен и отзывчив, и всем лучшим, если оно во мне есть, я обязан ему.
Странно, но отношения с мачехой у меня складывались лучше, чем с отцом. На фронте у него была женщина, и он даже женился на ней, прислав мачехе развод. (В 1943 году это было простой процедурой.) Но мачеха сделала вид, будто никакой загсовской бумаги не получала, и выслала мне в Сибирь, куда я эвакуировался с родными матери и отца, вызов в Москву, записав меня в своем паспорте как сына. Она надеялась, что отец из-за меня вернется к ней. И через год после Победы он в самом деле вернулся, но отношения у нас порядком подпортились (в детстве я его обожал!), да и мачехой он тяготился. Она его раздражала, он вечно на нее ворчал, а после пятидесяти даже подался на целых три года в бега.
Но мачеха не желала с этим смириться. Она твердила, что согласна на все: пусть отец полнедели живет у другой женщины, но уж вторую половину проводит у нее. И, как бы там ни было, мучаясь с ним, — потому что, со всеми любезный и галантный, с ней он был несдержан и груб, — ходила за ним, как за малым ребенком, и он прожил 84 года. Ни с какой другой женщиной он столько не протянул бы. А так он прожил больше среднестатистического российского мужика на добрую четверть века. Жаль только, что эти двадцать пять лет не были для него счастливыми, да и всю его жизнь едва ли таковой назовешь.
Между тем причин для счастья у него было много. Он был красив, удивительно одарен: мог бы преуспеть и в лингвистике, и в математике, и в архитектуре, даже в живописи. Женщины его любили, жены в нем души не чаяли… Но жизнь не задалась. И добро бы виноват был советский режим. Так нет же!.. Отец был вполне законопослушен, хотя карьеристом не был. Боялся начальства, но даже на фронте не вступил в партию, куда его, офицера, усиленно тянули. Демобилизовался в звании инженер-майора; очевидно, без партбилета подполковника не давали…
Уверен, дюжине нормальных мужчин за глаза хватило бы отцовских способностей для полного довольства собой. Да что дюжине! Раздели это богатство и на сотню граждан, каждый, несомненно, не остался бы внакладе… Но отец, к несчастью, профершпилил все, что ему было дано, и остался при пиковом интересе.
Человек он был увлекающийся, даже чрезмерно. Однако любое увлечение, если оно не воплотилось «в пароходы, строчки и другие долгие дела», непременно обернется разочарованием, а с «долгими делами» у отца что-то не вытанцовывалось… Жажда славы в нем была сильней жажды работы, а уж черновой работы, которая занимает не менее девяти десятых каждого дела, он и вовсе чурался.
Когда отец понял, что жизнь не удалась, он стал тешить себя мыслью: мол, мы, Корниловы, дворяне. Наверное, оттого-то и водрузил над своей тахтой «Портрет Предка». Но перед самой смертью все же таки признался, что его дед и отец были дворяне личные, то есть выслужившиеся, и на него их дворянство не распространялось…

Как мне сдается, отцовские предки были из крестьян Екатеринославской губернии. В августе 36-го мы с матерью недолго жили в приднепровской деревне, и хозяйка, услышав, что я Корнилов, всплеснула руками: