Прозаическая триада

Боясь поверить в невообразимую удачу, суетно перелистал ветхую книгу. Это оказался действительно Дикс Голденберг, учение которого я оспаривал в своей почти готовой к защите диссертации. Хотя и не прочитал ни одного его оригинального сочинения, а – только обобщал труды критиковавших его отечественных авторов. Поскольку ни в одной публичной библиотеке книг его найти мне не удавалось. А к спецфондам допуска не было из-за отсутствия ученой степени. Которую я мог получить, лишь защитя диссертацию по Голденбергу. Возликовав, попробовал было сейчас же начать читать вожделенную книгу, которую чуть ли не каждую ночь видел во сне и ни разу до сего случая – наяву. Но от страшного возбуждения буквы, будто блохи, скакали перед глазами, как если бы я не стоял на твердой земле, а трясся в пригородном автобусе. Тогда, напрягая волю, решил отложить чтение на время, когда вернусь домой. И – неудержимо захотел помчаться к велосипеду, чтобы поехать немедля. Даже запихал уже Голденберга под ремень брюк и окинул прощальным взглядом чудное строение. Но тут, замешкавшись, подумал, что такого второго случая, когда, по сути дела, можно обменять вышедшие из употребления школьные учебники на ценнейшие книги, мне, может быть, больше не представится. И мною вновь овладело наваждение. Напрочь обмякли, словно отмерли, ноги. Томительно сладко захотелось попробовать бросить на крышу еще какой-нибудь учебник.

Оглушено слушая взорвавшийся в голове гул, возвратился вовнутрь загаженного курами помещения. Давя ногами ссохшийся куриный помет, наискосок прошел к ящикам с книгами, Вытащил на этот раз из кучи три связанных шпагатом учебника. Вынеся их наружу, забросил их по баскетбольному в прыжке двумя руками словно в корзину – на крышу. И почти сейчас поймал такую же тугую связку томов в обложках из искусственной кожи, на корешках которых были названия трудов Оллеонида, Васильева и Дунченяна! А уж таких книг у нас даже на черном рынке увидеть невозможно. Хотя авторов их знают, особенно в наших академических кругах все: от академиков до аспирантов. Старшие и титулованные относятся к ним непримиримо воинственно. Молодые и непризнанные, наоборот – боготворят их и защищают, как могут от нападок. Хотя ни те, ни другие, сдается мне, никогда и не читали их оригинальных трудов.

И вот тут уже вместе с приливом бешеной радости, опять как в самом начале, я почувствовал и пронзительную настороженность. Опять будто что-то в глубине души почуяло для меня здесь смертельную опасность и повелело немедленно бежать отсюда. Я замельтешился, начав сильно потеть от страха. Но, не умея в обуявшей меня жадности отказаться от мысли стать обладателем уникального книжного богатства, в конце концов, решил: пусть будет – что будет. И стремглав помчался выносить наружу посылочные ящики с учебниками, а затем горячено бросать одну за другой потрепанные и годные разве что для макулатуры книги на крышу. Опустошив все до одного ящика, коротко и как бы воровато оглядел лежащие на земле в беспорядочной куче разноформатные тома с известными, но никем из моих знакомых ученых людей нечитанными сочинениями. Отдуваясь и стерев с лица пот, подумал: как же мне теперь все это увезти домой? И вспомнил о мешках, которыми были накрыты учебники. Заставил себя что было силы еще раз зайти вовнутрь помещения и выбрать там два наименее истлевших мешка. Чтобы не поднимать пыли, скомкал их и, брезгливо держа от лица подальше, вынес наружу. Отряхнул, не открывая глаз и воротя от пыли нос. Расстелил на земле и стал очищать от присохших комочков куриного помета, орудуя сначала щепочкой, а затем, чтобы ускорить дело, ногтями.

И все же когда, торопясь, укладывал как попало книги в мешки и когда, выбиваясь из сил, волоком тащил их через весь высохший сад, душа моя начала потихоньку больно разъедаться каким-то, словно для меня инородным, агрессивным ощущением, что будто бы я – ОПОЗДАЛ. И что со мною уже что-то успело произойти ужасное. Это премуторнейшее ощущение и вовсе разбушевалось во мне, когда, измучившийся, добрался-таки до велосипеда и углядел, что оба его колеса спущены. А сам он густо покрыт странной, явно не дорожной серой пылью. Словно, пока я возился у чудного строения, на него успело опуститься пылевое облако. Однако не хотя прямо сейчас что-либо обо всем этом думать, я, дабы не терять времени, дрожащими пальцами приладил к насосу шланг и, отчаянно дыша широко раскрытым ртом, накачал переднее колесо. А, убедившись, что оно не спускает, чуть успокоился от мысли, что камеры не проколоты. И принялся накачивать заднее. Однако муторное свербящее ощущение неотвратимой беды от этого не приуменьшилось. А, наоборот, от усилившегося мистически-малодушного страха – по спине, как улитки, потянулись вниз липкие струйки нездорового холодного пота. Ноги сделались бесчувственными, как деревянными. Но я, будто стоя не на ногах, а на ходулях и никак умея избавиться от дрожи в руках, все же сумел погрузить на велосипед мешки с книгами, привязав один к багажнику, а другой перекинутый через руль, зажав локтями.