Прозекутор (продолжение)

- Когда идёт поветрие - высасываю, пока сил хватит, - послушно ответил Арсен. - Когда болен или близок к смерти кто-то один - касаюсь рукой, лучше запястьем, где под тонкой кожей набухают жилки, или в поцелуе даю выпить каплю своей крови. Вы же все знаете. Но сам я - не причина ни болезни, ни исцеления.

- Почему ты так сказал сейчас? И отчего так думаешь?

Юноша растерянно улыбнулся:

- Не понимаю. Нашло что-то и одолело.

- Я же говорил - дары в тебе. Мощные. И не даются извне, а открываются, точно твой личный клад. Так вот, прав ты. Все так называемые Чёрные Мадонны защищают от болезней, потому что Суровая Благородная Мать - сама убийца уже тем, что может не защитить праведного и отказаться карать грешника, который закоснел в душегубстве: это полностью в её воле, коя нам неведома. Её кровь в сто, в тысячу раз сильней, чем первые крови девственницы, и Мадонна постоянно источает её из себя. Вечное менархе, понимаешь? Созвучно с 'монарх'. Монархиня крови. И природа тоже убийца и целительница в одном лице: страдает и болеет по вине человека и ему же посылает как болезнь, так и лекарство.

- Погодите. Выходит, излечить может лишь тот, кто поразил?

- Как-то ты скачешь от одного умозаключения к другому. Словно женщина, право: это не упрёк, понимаешь. У нашего Людовика есть дочь-любимица... В общем, раз уж ты это понял - иди, повторю, и учись убивать не одним хирургическим ланцетом. Есть у кого перенять, однако.

Так и вышло, что Арсен, ещё с головой, переполненной удивительными вещами, вновь явился к Ною и поведал ему ту часть беседы, что не относилась к исповеди, а стало быть - наибольшую.

- Владеть длинным клинком, как-то: эспадой, саблей и двуручником, - я тебя выучу, по крайней мере, попытаюсь. Отец Томас правильно говорит: ланцет - дело несерьёзное, боевая сталь много сподручнее уже своей длиной и общими формами. Только учти, твой противник умеет то же, что и ты, - а отличие от пациента.

- Больной тоже может так поддать в зубы - мало не покажется, - ответил на то Арсен. - Особенно если мандрагоры не доложишь или там гашиша.

И вот, посмеявшись, приступили они к серьёзному и взялись за прямые клинки, лишь самую малость притупленные, чтобы не наносить смертельных для человека увечий.

А поскольку один из них был по определению самым даровитым из даровитых учеников, а другой - самым опытным из опытных учителей, стали они сражаться так, как бывает в настоящем бою: не щадя и не давая спуску до самой смерти одного из поединщиков. И поскольку один из них бился так искусно, будто не от него испили, а сам он испил знание изощрённейших приёмов, и даже будто не вобрал он это знание, а само выплыло наверх из глубин сути, - то второй еле успевал учить, так много сил отнимала у него оборона. Впрочем, Арсен не так умел строить защиту, как нападать, будучи в этом подобным любому новичку. И учился как первому, так и второму.

Под конец покрылись оба каплями чистого мужского пота, и вскипела у обоих кровь в жилах.

- Вот удивительно, - подумал Арсен вслух. - Никогда не притягивало меня так слепо к моим больным, как теперь к тебе, пахнущему здоровьем и силой.

- А я как раз болен, - ответствовал Ной, - причём смертельно и неизлечимо. И ты, не взяв от меня ни одной капли, сам перенял от меня эту болезнь. Врачам простительно её не знать; мудрецы же и поэты зовут её любовью.

4

Ученик не сомневался, что его возлюбленный учитель прорек тогда сущую правду: о себе самом - безусловно, об Арсене - скорее всего. Арсен и себя-то знал не вполне. Подозревал, однако, что их с Ноем обоюдное время как-то отличается от того, какое будут считать достоверным историки будущего. Намёки братьев-лазаритов на то, что-де новичок протыкает реальность и пролистывает события со скоростью молнии, как известно, опережающей собственный треск и гром, он успешно пропускал мимо ушей. Изменить они - и намёки, и сами братья - не могли ничего.

Ной нисколько не скрывал от остальных того, что оба они делят одно ложе, остальные проявляли редкое благодушие по этому поводу. Собственно, для первого совместное распитие крови и иных телесных соков в самом деле было залогом. Он нисколько не преувеличивал, намекая на то, что Любовь - богиня, во многом подобная Великой Матери: убивает и исцеляет одним - одним и тем же - мановением руки и по сути никогда не доводит ни одного из дел до конца.

А для второго их поцелуи, проникновения и распятия означали сладостный вечерний отдых после неизбежной каторги дня, такой тяжкой, что изучение боевых искусств было желанным глотком воздуха.