ПроЖИВАЯ. Как оставаться счастливым, проживая самые сложные моменты жизни

– Ясно, – смеюсь я. – Прям в одном шаге я была от того, чтоб впасть в немилость твою. Вокруг будто минное поле, шаг в сторону – бумс! – обидочка. Между тем я тоже могу побыть тобой и обидеться: ты же обо мне совсем не подумала. А я вот совсем мокрая теперь, и дома меня мои дети голодные ждут. Мне реально логичнее было бы отказаться, невзирая на твою повышенную обидчивость. Но я, взрослая тетечка, сама приняла решение – сама несу ответственность. И то, что я мокрая, и то, что дети мои маму заждались – это не ты виновата. Понимаешь, как сложно живется в твоем мире, где вокруг сплошные поводы для обид? Переселяйся в мой взрослый мир, где попроще и повеселей.

Мы подошли к моему дому.

– Ну, что решила ответить свекрови на смс о прощении? – спрашиваю я.

– Отвечу: «Бог простит».

– Ха-ха. Звучит как «Отвали».

– Это практически оно, просто в камуфляже вежливости.

– Там в оригинале: «Бог простит, и я прощаю». Полная режиссерская версия.

– Я могу написать и ее, только это будет неправда…

Ох, Томка.

Прощение ни одним соплеотсосом не вытянешь из человека, которому выгодно не прощать.

Но чтобы захотеть простить, нужно для начала хотя бы выспаться…

Я норм

«Я только что узнала! Какой ужас! Понимаю, что сейчас ночь, но быстрее расскажи мне, как ты».

Это сообщение Глеб получил от подруги в два часа ночи.

У Глеба рак. Он этого не скрывает, но и не кричит об этом на каждом углу. Не подбегает к людям на улице с криком: «Представляете, у меня рак!»

Говорит по необходимости. Например, объясняя, почему он так рано устает.

– Я сегодня не могу, – говорит он коллеге. – Я устал.

– В четыре часа дня устал?

– Да. У меня рак. Я могу устать в одиннадцать часов утра.

– Рак? И ты молчал? – удивляется коллега.

– Ну, я не молчал. Вот, сказал же…

Нет инструкции, как вести себя, когда узнал про рак. Писать транспарант «У меня рак» и ходить с ним по улице, молчать, кричать, рыдать, принять, лечить. Все индивидуально.

Глеб вот интуитивно говорит тем, кому можно доверить эту информацию. Но сарафанное радио работает активно, друзья узнают один за другим.

И вот. Смс в два часа ночи: «Срочно напиши мне, как ты».

Только на первый взгляд там написано: «Я за тебя волнуюсь». На второй – более глубокий взгляд, там написано: «Я волнуюсь за себя. Мне страшно. Рак бомбит вокруг, попадает в близких и знакомых людей, он все ближе: того глядишь, и меня зацепит. Я боюсь, успокой меня скорее».

Но Глеб понимает: на участие и эмпатию нужен ресурс. А у него сейчас весь ресурс уходит на принятие и лечение. Он сейчас точно не готов нянчить чужие страхи.

Хочется написать в ответ: «Ты боишься чужого рака? Серьезно?» Но это обесценивает чужой страх и образует поле для конфликта. Лучше ничего не писать.

Удивительно, но и инструкции, как правильно вести себя, если узнал, что у близкого человека рак, не существует.

Хочется написать «Держись», но это тоже… как приказ звучит. Или как совет. А какие тут могут быть советы, кроме «Живи, пожалуйста».

Глеб заметил, что жизнь потекла сразу… концентрированно. Все события как-то скученно происходят, толпятся в прихожей судьбы, торопливо случаются одно за одним.

Глеб как-то сразу научился тому, чего раньше не умел. Например, принимать помощь.

ГОРДЫНЯ ОТЛИЧНО РАСТВОРЯЕТСЯ В КАПЕЛЬНИЦАХ ХИМИОТЕРАПИИ. СРАЗУ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ТВОЯ ЖИЗНЬ ГОРАЗДО ЦЕННЕЕ СТРАХОВ, ПРЕДВЗЯТОСТИ, СОЦИАЛЬНЫХ РЕВЕРАНСОВ.

Потом – ускориться. Он давно хотел, но казалось, что всему свое время, и его еще не пришло. А оказывается, оно пришло.

Лучший момент для воплощения в жизнь своих мечт – сегодня. Не завтра, потому что его может не быть в принципе. А сегодня – оно уже есть. В принципе.

А еще, из важного, – встретиться с теми, с кем давно хотел. Например, с отцом.

Отец ушел из семьи, когда Глебу было два года. И все детство существовал в его жизни в виде редких денежных переводов маме на сберкнижку.

Потом Глеб вырос, сам стал отцом.

К своему отцу через призму любви к сыну у него сначала появилось еще больше вопросов: «Как? Как можно было так себя наказать? Лишить такого счастья?»

Сейчас Глеб повзрослел на целый рак.

Он хочет встретиться с отцом, чтобы простить. Точнее, он простил давно, но хочется увидеть и убедиться: да, простил.

– Мы не виделись сто лет, ты меня не узнаешь, наверное, – смеется отец по телефону, пряча неловкость в неуместный смех. – Что мне держать в руках?

– Себя, – не шутит Глеб в ответ.

Он хочет прожить эту встречу, к которой готовился несколько десятков лет.

На каждой ступенечке возраста у него были разные месседжи для отца. Сначала юношеские, обличающие, потом трогательные, манипуляционные, потом гротескно жертвенные, затем благородные…

А сейчас Глеб бы просто помолчал. Смотрел бы на отца и молчал. Словами так мало можно сказать.