Прозрение. Спроси себя

— Не понимаю, — поскучневшим голосом сказал Лужин. — Как начальник запани вы должны знать…

— Вот и началось, — с усмешкой прервал его Алексей. — Еще река не угомонилась, а вы на все вопросы хотите ответа…

— Простите, Алексей Фомич. Возможно, я неточно выразился.

— И вам извиняться ни к чему, Лужин. Конечно, я знаю. Но это мое личное мнение. Вы хотите мое утверждение предать огласке и объяснить читателям, почему все произошло?..

— А что в этом плохого?

— А может, я не прав? Зачем тогда мою неправду в газету тащить? Случилась беда… Случилась… — Алексей потер переносицу. — С меня ответ потребуют. Я скажу. А другие наверняка по-своему будут отвечать. И свое будут считать правдой…

— В борьбе мнений и побеждает истина, — гордо заявил Лужин.

— Истина — что золото, Лужин. Ее не сразу среди разных мнений найдешь. Стало быть, беседу нашу отложим до лучших времен. А если уж вам так приспичило, пишите, что видели. Нечасто такое бывает. Ладно. Все. Мне на рейд надо. — И, протянув руку, торопливо ушел.

Неожиданная резкость, с какой Щербак прервал беседу, обидела корреспондента. Однако, выкурив папиросу и подумав, Егор решил, что у него нет оснований держать зло на Щербака. Алексей Фомич был откровенен и честен, а в его отказе отвечать на вопрос о причинах аварии не было ни испуга, ни сомнений в ощущении своей правоты, ни соблазна воспользоваться случаем и публично обелить себя.

Проще всего для Лужина было поступить так: не посылать сейчас в редакцию никаких материалов, а затем, глубже разобравшись в обстоятельствах дела, выступить с подробной статьей. Но он не мог совладать со страстью газетчика рассказать с места событий читателям об аварии, молва о которой уже понеслась.

Лужин наконец принял решение. Он напишет информацию и тем самым избавит себя от вопросительных взглядов коллег и недовольства редактора. А потом вернется к подробному рассмотрению происшедшей аварии. Время подскажет, когда это сделать: через неделю или позже.

Он пошел на почту, уселся за маленький столик и стал писать.

Эти сорок строк дались Егору трудно. Дважды переписав странички, он, как ему показалось, сумел передать драматизм события. Сложнее было с заголовком — не хотелось крикливости. И Егор пытался в самом названии подготовить возможность в будущем продолжить рассказ о случившемся. «Тревожный день в Сосновке» — назвал Лужин свой репортаж.

Минут через пятнадцать телефонистка соединила его с редакцией. Слышимость была неважная, он часто повторял фразы и, окончив диктовать, попросил машинистку срочно передать материал редактору.

Потом, побродив по берегу, Лужин вернулся в контору. Но, кроме Пашкова, все были на запани.

— Когда будет Алексей Фомич? — спросил Егор.

— Вы из треста?

— Я корреспондент, — представился он. — Лужин.

— Трудно сказать… У нас большая беда, — вздохнул Пашков.

— Я знаю.

— Теперь от забот у нашего Фомича голова кругом ходит…

— Да, да, — сочувственно произнес Лужин. — Мы не закончили наш разговор. Мне бы хотелось продолжить его.

— Посидите. Может, вам повезет. Теперь пойдут допросы, объяснения, докладные… Третьи сутки все на ногах.

Пашков с раздражением курил, глубоко затягиваясь, и дым лениво выплывал в приоткрытое окно. Лужин неожиданно спросил:

— Кто такой Бурцев?

— Главный инженер треста, — сердито отозвался Пашков. — Авантюрист!..

Лужин молчал — только слушал: загадок прибавлялось.

— Писать собираетесь?

— Уже написал…

— Кто же, по-вашему, в этой истории виновен? — Пашков пристально посмотрел на Лужина.

— Я об этом не писал, — уклонился от ответа Лужин и вышел из комнаты.

Немного потоптавшись у крыльца конторы, он решительно направился на почту.

— Опять будете говорить? — спросила телефонистка.

— Да, пожалуйста. — И Егор назвал номер телефона.

— Я запомнила. Что-нибудь не так?

— Почему вы решили?

— Работа такая. По лицу вижу, какой разговор будет. Хмурый или с колокольчиками.

Когда Лужин взял трубку, он сразу узнал голос редактора.

— Афанасий Дмитриевич! Это Лужин. Вы прочли мой материал? Даже поставили в номер? — Он замялся. — Но… Я прошу снять репортаж.

— Как это снять? — громыхнул сердитый голос. — Разве он не соответствует действительности?

— Соответствует.

— Тогда в чем дело? — недовольно допытывался редактор.

— Мы поступим неправильно, если ограничимся зарисовкой очевидца. Тем более корреспондента.

— Что вы предлагаете?

— Снимите материал.

— Это невозможно. Вы слышите меня, Лужин?

— Слышу. Я не касался причин аварии, не копнул глубоко материал. Это непростительная ошибка.

— Кто вам мешает выступить в очередном номере? Пишите. Исследуйте.

— Я чувствую, что не имею права так выступать. Я разговаривал с начальником запани Щербаком. Он отказался говорить о причинах аварии. Теперь я понимаю — он прав. И прошу вас…

— Мы будем печатать материал, — решительно ответил редактор.

— Тогда снимите мою подпись.

— Хорошо. Подпишем: «По телефону от нашего корреспондента». Чего вы испугались?

— Афанасий Дмитриевич! В этой истории мне важно изучить всю проблему и найти истину. Разрешите остаться в Сосновке…

— Согласен. Только не поддавайтесь эмоциям. Опирайтесь на факты.