Прозрение Валя Ворона (СИ)

   Подпись "Валь Ворон" неприятно взбудоражила жирными коричневыми линиями, словно вонзилась в мозг, обвиняя в обмане. Вот, мол, чем заканчиваются для других твои ожившие фантазии. Валька бросился в комнату за красками и кистями. Под угрозы и пьяные рыдания Семёна набросал ещё несколько букетиков.

   Сапожник подошёл к стене, размазал пальцем одну из ленточек на маках. Сел у ног Вальки, вздохнул и вдруг от удивления повалился на бок: жёлтая ленточка размоталась, букетик распался, маки покорно улеглись на полу.

   Семён растерянно уставился на них и сказал:

   - Даная моя цветочки любит.

   Потом поднял замутневшие от злобы глаза на Вальку:

   - А ну, рисуй заново. Рисуй, пока руки не отвалятся. Может, эти цветы и Данькина судьба как-то связаны. Рисуй, я сказал!

   И сжал пудовые кулачищи.

   Валька размышлял в какой-то лихорадке, в которой не было места угрозам сапожника, а было настоящее благоговение человека перед чудом. Или загадкой без решения, как сказал бы о чуде Ефим или кто-нибудь из преподавателей училища.

   Валька тронул плечо Семёна, тихо сказал:

   - Дядя Семён, ты прав. Связаны, ой как связаны Данькина жизнь и эти маки с васильками. Только ведь рисовать их раз за разом бесполезно. Ты побудь пока здесь, а я быстро...

   И бросился в свой угол.

   Чадящий рожок в коридоре освещал порог, а за ним начиналась тьма. Валька и Голован привыкли к ней: керосин-то для лампы был дорог. Иногда казалось, что нужда приучает их видеть в темноте, как кошек. Но сегодня...

   На не покрытом досками каменном полу (хозяин заботился исключительно о комнатах, постояльцы углов его не интересовали) лежала... Ловчая сеть! Не сеть, конечно, а переплетение чернейших, чернее любого мрака, "верёвок". Причём было ясно, что они не материальны, а протянуты из глубин первородной ночи.

   Валька остановился и осторожно вернул на место уже занесённую для шага ногу. Как быть? Вот увидел бы его сейчас Ефимка, довёл бы до истерики насмешками. Или до потасовки. Но Ефимке-то не приходилось убивать уже мёртвую Потычиху вилами, убегать от лихоманок. Умирать вместе со всеми и так же воскресать.

   Раздалось басовитое гудение, и Валькину щёку обдало ветром. Крупная муха, размером с осу, не меньше, пронеслась в их с Голованом закуток.

   Уж Вальке-то были знакомы такие мухи! Они означали появление вожделенного приступа творчества, когда из распахнувшихся райских дверей к человеку рвётся созидание. А творчество - это чудо, и оно каким-то непостижимым образом меняет реальность.

   Муха, недовольно завывая, сделал три круга по крохотному закутку, врезалась несколько раз в стены и приземлилась на камень пола, стала чистить лапы.

   Чёрная тень (ведь не могли же тени из Преисподней обладать свойствами предмета?) вдруг колыхнулась. Одна из "верёвок", ближайшая к мухе, обросла "ворсинками", которые закопошились, вытягиваясь.

   - Кыш! - хотел крикнуть Валька на муху-дурочку, которая самозабвенно натирала лапы, но голос исчез. Как в ту ночь, когда его терзала глотошная.

   "Верёвка" набросилась на муху, и вот уже сквозняк вымел прочь слюдянистые крылышки.

   Сквозняк? Кто-то открыл входную дверь. Серёге время возвращаться. Нет, только не он!

   Но это был Голован собственной персоной. Щёки разрумянились. Значит, сегодня официанты снова угостили его недопитым вином.

   - Валентин! Гуляем! - завопил друг, вытаскивая из-за пазухи газетный свёрток.

   - Стой, Голован, не двигайся! - хрипло крикнул Валька, у которого прорезался голос.

   - Не двигайся?! Хахаха! - загорланил Голован. - Да я спляшу!

   И он к свёртку добавил шкалик зелёного стекла из кармана.

   Но тут же шлёпнулся. И виной тому был не хмель, а толстая чёрная петля на ноге.

   Валька бросился к другу, собираясь распутать его ногу, пусть даже эта петля сожжёт его руки. Но "ловчая сеть" оказалась проворнее. С быстротой мысли она захлестнула Серёгино горло, рывками заставляя его запрокинуть голову. "Ворсинки" впились в кожу и разбухли, запульсировали. Валька оцепенел от ужаса, наблюдая, как Серёгина кожа белеет, синеет, истончается. А сквозь неё проступает фиолетово-чёрный цвет, какой имели тела людей в морге. Ефимка сводил туда Вальку пару раз, думал напугать, но не вышло. В училище их водили в морг на занятия. Натурщики-то дороги!

   Святые угодники, о чём он думает! Его друга, брата пожирает чёртова сеть, а он рассуждает о цвете кожи! Было ли это блаженное забвение, или защитная реакция, или вечное Валькино оторопение, неизвестно. "Сеть" обвила тело Голована. Выпила, растворила даже одежду и грубые башмаки. Остались только подмётки, пуговицы, крестик да горсть монет. Голован, оказывается был состоятельным.

   Чёрный кокон сыто изгибался, всё медленнее и медленнее.

   - Заснёт, - подумал Валька и перестал думать о чём-либо.

   Метнулся к лампе, подхватил коробок, в котором гремели три последние спички. Моментально, со скоростью "верёвок" самой сети, плеснул на кокон керосина, шоркнул спичкой о шершавый бок коробка. Головка отсырела и отвалилась.

   Кокон стал извиваться быстрее.