Прозрение Валя Ворона (СИ)

   - Чур меня, чур! Изыди! Ступай себе в ад, где тебе место!

   В голове Вальке замаячили мысли: воспитатель помнит его, считает мёртвым и восставшим от смерти. С чего бы это?

   - Здравствуйте, господин воспитатель, - Валька поклонился, заговорил, уставив глаза в землю, как было принято общаться со взрослыми в приюте.

   Он весь трясся от бега-преодоления, но постарался, чтобы голос звучал как обычно.

   - Здравствуйте?! - завопил мужчина. - Через тебя только бедствовать! Даже сдохнуть и то не смог, шатаешься при белом свете, людей пугаешь!

   "Вот оно что... - подумал Валька. - Я умер тогда, при падении... Всех сгубил: и ребят, и себя... Что ж делать-то?"

   Этот вопрос словно заморозил его. Валька застыл, глядя на тень воспитателя и не видя рядом своей.

   Решение пришло неожиданно.

   Отвергнуть смерть и просто жить!

   Рой гигантских мух с гудением такой громкости, что заложило уши, закрыл от Вальки воспитателя, двухэтажный обрушенный дом, калитку и изгородь.

   И тут же он ощутил страшную боль в поломанных руках-ногах, в разбитой голове и проткнутых рёбрами лёгких.

   Смердело ранами, какой-то едкой дрянью. Кто-то бредил, кто-то вопил как резаный. Рядом стонал коротыш, дёргая по изгвазданной простыне культями с промокшей перевязкой.

   Валька смотрел на бурые полосы, которые оставляли культи, и радовался: он жив!

   Его губ коснулась губка, пропитанная водой, и Валька вцепился в неё зубами. Пить хотелось зверски.

   - Потише, потише, малец. Не так резко, - раздался срывавшийся, скрипучий голос.

   Над Валькой наклонилась дрожавшая лохматая голова.

   Это был хворый учитель техники рисунка из художественного училища. Его устроили в госпиталь, который содержался на средства жертвователей, и за это был должен служить клинической больницей при медицинском университете, бывшие ученики и коллеги. Иван Викторович вышел на пенсию, получил мизерное воспомоществование, быстро обнищал и заболел. Хворь оказалась неизлечимой, но старик мог хоть бесплатно поесть и поспать в сухом помещении. Он добровольно взял на себя уход за беспризорниками из приюта, которые повываливались, как все говорили, из окна четвёртого этажа. Уж как они смогли решётки поспиливать, неизвестно. Но дети, жалко же... К тому же один из них оказался необыкновенно талантливым.

   ***

   Валька Воронцов, выпускник губернского художественного училища, стучал недавно притачанными подмётками сапог по мостовой. Первого заработка как раз хватило на то, чтобы вдохнуть вторую жизнь в рваную обувь.

   Зато заказчик Семён, он же сосед-сапожник, оказался доволен васильками и маками, которыми Валька обсыпал грубо оштукатуренные стены полуподвальной комнаты. А внизу, у самых досок, положенных на каменный пол, Валька указал авторство стенной росписи: "Валь Ворон".

   Подмётки держались крепко, гордость за отлично выполненную работу делала Валентина выше на голову, и начало творческой жизни можно было считать положенным. Всё осложнял и опоганивал зверский голод.

   Третьего дня Валька узнал о смерти старенького учителя по технике рисунка. Он не захватил его в стенах училища, зато познакомился с ним в больнице, где валялся после падения из двери в стене. Старик многому его научил.

   Валька ринулся на похороны, надеясь подкормиться на поминках. Но увы... Старика даже в церкви не отпели; батюшка провёл подобие службы прямо в зале морга, проводив в загробную жизнь десяток бездомных бедолаг; всех разом свезли на кладбище и зарыли в общей могиле. Инфлюэнца, ничего не поделаешь.

   Валька заторопился домой. Может, его там дожидается новый заказ. Или товарищ по приюту, Сергей Голованов, с которым он снимал угол, смастрячил что-нибудь на ужин. Ему-то хорошо, ученик повара всегда сыт. Но после работы его обычно проверяли - у поваров есть помощники, любимчики, и все от лишнего куска не откажутся.

   Так что чаще всего Головану, нахлебавшемуся щей на работе, приходилось с сочувствием прислушиваться к громким руладам, которые издавал пустой живот Вальки.

   Сильнее голода терзало чувство потери. Валька не виделся со стариком после больницы - выпускной курс, то-сё... Но его слова, которые слышал сквозь дурман и тошноту, когда отходил от хлороформа, до сих пор в ушах:

   - Карандаш - не вещь, а продолжение тебя самого; держи его не так крепко, как лопату, а легко, воздушно. Словно стрекозу за крылышко. Чувствуешь, как в нём что-то бьётся? Нет? Не беда, это чувство после придёт. Ага, вот так... Хорошо... Думаешь, карандаш послушен только тебе? Нет, в нём миллионы других жизней. И твоя задача - освободить одну из них...

   Год назад они поднимали Вальку с пропитанной потом постели, глушили дичайшую боль в боку и руках-ногах, несли прочь от больницы - к горам, которых он не видел никогда; к людям, которых ещё не встретил и которые его ещё не полюбили. К надежде на то, что до будущего, где Валька - гора средь людей, дотянуться точно так же легко, как до кончика своего носа.