Prudentia

– Тебе ли не знать, что император провозглашает начало военных кампаний чаще, чем тосты за обеденным столом! Допустим, мы завтра пощиплем лангобардов. Все равно нам не удастся скинуть их в Mare Mediterraneum[26], сколько бы ни льстили себе придворные стратеги, гораздо чаще двигающие кубки с вином по столу, чем фишки по тактической карте. Допустим, сожжем город или два, да что толку? Если еретики чем и славятся, так это своим варварским упрямством, которое с лихвой замещает им бессмертную душу. Истерзанные, изорванные и опаленные нашим огнем, они откатятся в глубь лангобардских земель, но уже через два дня перегруппируются, вкопаются в землю и ответят так, что от этого крысиного воинства, голосящего вокруг моего шатра, полетит во все стороны дерьмо вперемешку с паленой шерстью. Знаешь, что будет дальше?

В этот раз он не дал Магнебоду перебить себя. Придвинулся на шаг, вперив взгляд ему в глаза. И с удовольствием ощутил, как старый наставник заколебался. Не отошел, не попятился, но словно на миг уменьшился в размерах, потерял тот горящий внутри запал, который дает силу ярости.

– Будет очередная паскудная резня, которой придворные летописцы поспешат дать славное название, сигнумами которой уцелевшее ублюдочное воинство изрисует свои доспехи. Остатки героев, ломая строй, бросятся обратно, сжигая по пути уцелевшие деревни, грабя друг друга и не обращая внимания на клятвы и гербы, бросая за спиной пехоту и обозы. Императорские стратеги, еще вчера упоенно делящие между собой лоскуты лангобардских земель, ринутся прочь, покрывая по сотне лиг[27] в день, и самое позднее через четыре дня ворвутся в Аахен, где сам Папа Римский умастит их чела миррой и назовет защитниками христианской веры и героями. По меньшей мере полдюжины получат новенькие графские короны – еще до того, как их оруженосцам удастся изгнать запах испражнений из их бронекапсул. Без сомнения, это будет славная битва! Уже предвкушаю!

– Гримберт…

– Если кто и поляжет без остатка, так это наемные полки. Забавно, верно? Наемники остаются на поле боя, даже когда их наниматели бросаются в бегство, подтершись всеми своими клятвами, регалиями, титулами и бессмертной душой. Знаешь, почему? Правила цеховой чести. Если наемники побегут, в следующий раз никто не станет нанимать их или их соплеменников. Чисто деловой интерес. А вот кому можно позавидовать, так это раубриттерам. Это нищее злобное шакалье племя бросится врассыпную еще до того, как лангобарды выкатят на прямую наводку свои реактивные бомбарды, вот увидишь. Не отягощенные ни честью, ни клятвами, они даже не станут ждать первых выстрелов, зато славно попируют за наш счет. Чертовы раубриттеры!

– Гримберт…

– Я только надеюсь, что эта битва обретет славное название, на память о котором не грех будет выбить красивый сигнум на доспехе! Алая Круговерть! Или, лучше, Стальная Сечь! Черт, придворные стратеги мастера по этой части, я имею в виду – сочинять названия для проигранных битв! В жизни не слышал, чтоб какой-нибудь рыцарь хвалился тем, что участвовал в Красном Нересте или Пахоте под Ржавой Мельницей! Сказать тебе, что случится через пару дней после того, как воинство Алафрида, собранное по капле со всех концов империи, бросится прочь? – Гримберт перевел дыхание, но больше для того, чтоб насладиться смущением Магнебода, чем по необходимости восполнить количество воздуха. – Я скажу тебе, что! Лангобарды, хлебнув крови, двинутся в контратаку. Как они двигались всякий раз после нашего удара. И что преградит им путь? Туринская марка. Восточная крепость Франкской империи, как ее именуют в Аахене. Мы, Магнебод. Снова мы. Турин, конечно, выстоит. Может, мы и чертовы «вильдграфы», над которыми посмеиваются при дворе, но мы веками защищали этот отравленный радиацией клочок земли и, черт возьми, знаем, как это делается! Умоемся кровью, потеряем треть вспаханных полей и виноградников, потеряем половину рыцарей моего знамени и сто-двести тысяч душ!

Магнебод был смущен, но не повержен. Неудивительно – ему за свою жизнь приходилось выдерживать настоящий шквал артиллерийского огня, способный разметать на куски чуть менее прочный доспех, чем «Багряный Скиталец». Что бы ни говорили про слова Господа богословы, риторы и философы, по части ударной мощи им сложно состязаться с комбинированными осколочными и фугасными снарядами…

– В этот раз многое может быть по-другому, – заметил он сдержанно. – Алафрид в самом деле скопил немалую силу. И наше Туринское знамя в три дюжины рыцарей – лишь соломинка в скирде. В этот раз все будет серьезнее, чем вылазка в соседний курятник, Гримберт. Одних только рыцарских знамен не меньше дюжины, а если считать пехоту да артиллерию, если считать баронов и раубриттеров, выходит порядочная орда. Если нам в самом деле удастся проломить ворота Арбории…

Гримберт лишь отмахнулся от него.

– Мы истечем кровью, как баран с раскроенным черепом, только и всего. Не по душе мне эта затея, Магнебод. И то, что Алафрид стащил нас в одну упряжку с этим ублюдком Лаубером, графом Женевским, тоже.