Prudentia

Третьего рыцаря не было. Гримберт заставил «Золотого Тура» мотнуть тяжелой, как барбакан[47], головой, пытаясь разглядеть того, но тщетно. Неужели успел сманеврировать, пока «Тур» разбирался с его собратьями? Зайти в тыл? Отступить? Необычайная прыть для столь никчемной машины! Но даже если какое-то еретическое богопротивное чудо помогло ему выйти из сектора огня, едва ли он продлит этим свое существование более чем на пять секунд.

Радар медлил еще две томительные секунды, прежде чем обновить показания, но даже после этого все отметки в визоре остались на своих прежних местах. Вот клин туринских рыцарей, размеренно движущийся по направлению к Арбории, вот приотставший Магнебод на своем «Багряном Скитальце», вот угадываются порядки наступающей пехоты…

Третьего лангобарда не было. Напрасно он сканировал окружающее пространство во всех доступных «Туру» спектрах. Напрасно вновь и вновь запрашивал данные радара. Лангобардский рыцарь пропал без следа. Точно растворился в круговерти из пороха, золы и песка. Исчез. Оказался вознесен в Царствие Небесное прямо посреди боя, точно ангелы, спорхнув на грешную землю, покрытую копотью человеческих тел, легко подняли пятидесятитонную машину ввысь.

Нелепица. Вздор. Гримберт едва не зарычал, озираясь. Лишенный законной добычи, он ощущал себя обманутым. Преданным. Как в тот день, когда отец пообещал ему настоящий рыцарский доспех, а потом…

– Где он? – рыкнул он в микрофон. – Куда подевался этот жалкий грязножопый варвар? Или мне…

Он развернулся, уловив движение слева по курсу. Готовый сокрушить любую цель смертоносным сдвоенным залпом своих орудий. Но двенадцатидюймовые снаряды, способные проломить любую броню, остались в стволах.

Пошевелившийся противник уже не представлял опасности. Разве что интерес. Это был второй из поверженных им рыцарей, тот, которому он угодил точно в бронеколпак. С негромким хлопком пиропатронов смятый ком стали вдруг отделился от поверженного, лежащего навзничь корпуса.

Невероятно. Лангобард мало того, что выжил, получив прямое попадание прямиком в бронекапсулу, но и сохранил сознание вкупе с жаждой жизни. Должно быть, придя в себя, он отчаянно пытался выбраться из своей бронированной скорлупы. Еще одна глупость. Всякий рыцарь знает, что покидать поврежденный доспех – последнее дело. Если по его отсекам не распространяется пожар, куда безопаснее переждать бой внутри. Там, по крайней мере, тебя не отыщут шальные осколки или плывущие над полем боя облака ядовитого газа. Но лангобард оказался слишком глуп – или слишком самоуверен.

Гримберт ухмыльнулся, взяв под контроль спаренные автоматические пушки. В тот миг, когда бронеколпак распахнется, он превратит его обитателя в булькающую внутри бронекапсулы жижу.

Милосердие по-турински.

Бронекапсула оказалась крошечной и тесной, гораздо меньше той, в которой лежал он сам, и похожей скорее на железную деву, чем на комфортный ложемент для рыцаря. Лангобард вяло ворочался в ней, пытаясь дрожащими руками отстегнуть амортизационные ремни. Гамбезон его был обожжен и покрыт прорехами, за которыми виднелась запеченная до темно-вишневого оттенка плоть. «Не жилец, – мгновенно понял Гримберт, – даже если прямо сейчас к нему устремятся услужливые оруженосцы с инъекторами и бинтами. Но все еще отчаянно шевелится. Ох уж это чертово варварское упрямство…»

Лангобард вдруг перестал возиться с ремнями и поднял голову. Его лицо походило на запеченную винную ягоду, обрамленную клочьями алой кожи и тлеющими волосами. Но в глазах его, к удивлению Гримберта, не было ни муки, ни ужаса. Умирающий, обожженный, он спокойно взирал снизу вверх на исполинский рыцарский доспех, возвышающийся над ним, монументальный стальной утес, по сравнению с которым не мог считаться даже букашкой. И он…

Гримберт стиснул зубы.

Мгновенье назад ему казалось, что умирающий лангобард скалится в бессильной ярости, демонстрируя победителю свою никчемную варварскую браваду, но нет. Это был не оскал. И даже не предсмертные судороги обожженных нервов. Это была улыбка. Умирающий варвар улыбался ему, Гримберту.

А потом его губы, похожие на куски плохо пропеченного мяса, шевельнулись. И «Золотому Туру» пришлось до предела повысить чувствительность своих направленных микрофонов, чтобы разобрать в оглушительной канонаде, вздымающей вокруг них столпы песка и дыма, слабый шелест человеческого голоса.

– А ты ничуть не изменился, Грим, а? Все так же бросаешься в бой, очертя голову, не утруждая себя необходимостью подумать?

И только тогда он понял. Обожженное лицо, ухмыляющееся ему, вдруг преобразилось. Будто под опаленной кожей, слазившей клочьями с черепа, протекла ртуть, мгновенно изменив его черты. «Нет, – понял Гримберт, – оно и было таким, просто я не замечал. Не хотел замечать. Не хотел…»