Prudentia

Кутильер размышлял около полуминуты, щипая себя за мочку уха и часто моргая. Вычисления были непросты, но Гримберт был уверен, что тот вполне с ними справится, если проявит должные терпение и упорство.

– Флорин – это нынче двести сорок денье… – бормотал шепотом Гунтерих. – Лиард – тройной денье, стало быть, тридцать и шесть, гроблан – десять… А еще пошлина…

– Быстрее! – приказал ему Гримберт. – Сколько лошадей ты сможешь купить, Гунтерих?

Кутильер вздрогнул от окрика, но почти тут же ответил:

– Двести тридцать, мессир. Я куплю двести тридцать четыре жеребца и еще останется двадцать… три денье сдачи, то есть почти два гросса.

– Неверно.

Гунтерих покраснел. Ошибка в расчетах смутила его больше, чем промах по мишени на учебном полигоне.

– Мессир! – он стиснул зубы. Точно охотничий пес, получивший болезненный щелчок по носу.

– Ты ведь не учел, что в Тулузе ходит свой денье, который отнюдь не равен тому, что чеканят у нас в Турине. В нем на одну тройскую унцию содержится меньше серебра. Согласись, это сильно меняет расчеты?

– Да, мессир. Я… ошибся.

Гримберт взял его за подбородок и приподнял голову, заглядывая в глаза.

Страха в них не было. В этом он убедился с облегчением. Смущение, досада, но не страх.

– Ошибаются все. Иногда ошибаются даже автоматические вычислители с их трижды продублированными контурами и защитой от мельчайших погрешностей. Даже непогрешимый Папа Римский иногда совершает ошибки. И кое-кто поговаривает, что в последнее время даже чаще, чем следовало бы. Самое главное в жизни – это…

Он замолчал, ожидая, что Гунтерих продолжит, но тот колебался еще несколько секунд, прежде чем решился.

– Не совершать ошибок?

– Не совсем. Не совершать тех ошибок, которые впоследствии невозможно будет исправить. Твой старший брат понимал это и учил тому же меня. Ты помнишь своего старшего брата?

– Аривальда, мессир? Не очень-то. Мне было три, когда мы… когда он…

– Когда он погиб, защищая меня, – спокойно закончил Гримберт. – Выполняя клятву, данную мне. Знаешь, мы с ним были близки. Несмотря на то что я был наследным маркграфом, а он – моим пажом. Оба мальчишки, но он был рассудителен не по возрасту и имел множество достоинств, не все из которых я ценил. Я обещал ему, что как только стану рыцарем, назначу его своим кутильером. Но не успел. Потому что Вальдо сделал ошибку – как раз такую, которую делать не стоит. Сам ошибся, может, впервые в жизни. Ты ведь знаешь, почему я сделал тебя своим главным оруженосцем?

Гунтерих вздрогнул.

– Да, мессир. То есть… Я… Я слышал, мессир.

– Это была его просьба. Перед смертью, умирая на моих руках, он просил, чтобы я сделал тебя своим главным оруженосцем. И я пообещал ему это. Не опорочь память своего брата, Гунтерих. Не заставь его душу там, в райских чертогах, мучительно сожалеть о его просьбе.

Гримберт вновь вспомнил оскалившееся лицо мертвеца внутри превратившейся в гроб бронекапсулы. Пережитый ночной кошмар не спешил испариться, как это обычно бывает с дурными сновидениями, так и остался лужей зловонной жижи где-то в душе, отравив ее источаемыми миазмами.

– Я горд служить вам, мессир!

Гримберт удовлетворенно отметил, что Гунтерих не пытается отвести взгляд. Дрожащий от волнения, он взирал на своего сеньора, сцепив зубы и почти не моргая. Словно уже был рыцарем, ожидающим только лишь сигнала боевого горна, чтобы ринуться в битву, защищая честь своего господина.

«Хороший мальчик, – подумал Гримберт. – Может, не такой самоуверенный, дерзкий и сметливый, как его брат, но при этом щедро наделен другими достоинствами. Он сообразителен, дисциплинирован, грамотен и, что еще важнее, предан с потрохами». Именно таких людей он старался подбирать в свое окружение, годами испытывая их на прочность, как кузнец испытывает только что откованный меч.

Нет смысла лгать самому себе. Гунтериху не стать рыцарем, несмотря на то что он лучший кутильер из всех, что только можно представить. Не потому, что у него есть сокрытые недостатки, а потому, что…

Гримберт мысленно вздохнул. Искусство плетения интриг не проходят ни в семинариях, ни в университетах, у него нет писаных законов и правил, как у сложных наук. Однако, изучая его, он сам для себя составил перечень вещей, которые нарушать ни в коем случае не следовало. Одной из этих вещей был принцип, которому он был верен на протяжении многих лет, принцип, созвучный услышанной когда-то библейской максиме: «Кто скоро доверяет, тот легкомыслен, и согрешающий грешит против души своей»[48]. Не доверяй никому, поскольку всякий человек, облеченный твоим доверием, может стать твоим смертельным врагом, даже не подозревая об этом.

Черт возьми.