Prudentia

Городская стена открылась перед ними, соткавшись из клубов дыма, точно мираж. Крепкий многослойный камень, усиленный контрфорсами, надежная старая кладка… У Гримберта не было времени искать ворота. Застонав от натуги, едва не теряя сознание от бьющейся об своды черепа черной боли, он вогнал изувеченное тело «Тура» в нее на полном ходу.

Скрежет стали едва не разорвал барабанные перепонки. По бронированным наплечникам забарабанили камни, где-то сзади с опозданием ухнули голодными совами пушки…

Добыча ускользнула. «Тур» прошел сквозь стену, оставляя за собой опадающий шлейф цементной пыли, и двинулся дальше, полуослепший и не разбирающий дороги. Болезненная эйфория едва не разорвала легкие Гримберта хриплым лающим кашлем.

Он вышел. Выбрался из смертоносной ловушки. Уцелел.

Значит, еще ничего не потеряно. Улыбаясь, Гримберт чувствовал на губах собственную теплую кровь, но сейчас это не имело никакого значения. Он вырвался. Ушел от смерти. Его план не разрушен, а лишь поврежден. Он восстановит все – кропотливо, как паутину. Он увидит Лаубера на плахе. Он…

Мир вдруг без предупреждения пошатнулся в своих небесных устоях. Он сделался мягким и податливым, из него пропали все цвета и звуки, и весь он как-то вдруг поплыл, мягко подворачиваясь, окутываясь угольной непроглядной вуалью…

Гримберт ощутил, как подламываются стальные ноги «Тура», но в сорванном со своих утвержденных Господом креплений мире уже не было направлений, так что он даже не мог понять, падает он или взлетает. Перед ним мелькнул кусок земли с гранитными надолбами, похожими на изъеденных временем языческих идолов, опутанных колючей проволокой.

Ужасающий грохот он ощутил с большим опозданием. Этот грохот еще не размозжил его голову, кости которой и так едва удерживались вместе.

Гримберт ощутил, как весь мир содрогнулся до основания. Содрогнулся и заскрежетал.

«Страшный суд, – пронеслась где-то в сдавленной голове трепещущая, несущая облегчение, мысль. – Вот оно».

Терпение Господне наконец истощилось, и он решил призвать на судилище всех, кто столько лет причинял ему беспокойство. Долго же ему пришлось ждать маркграфа Туринского…

Гримберт не помнил, сколько он лежал, бессмысленно глядя в небо. Все еще закопченное пожаром, оно быстро светлело, но все еще казалось плоским и пустым, как необожженный купол церкви, который еще не успели покрыть росписью. У него ушло очень много времени, чтобы понять – он видит его собственными глазами сквозь пробоину в бронекапсуле, а не мощными сенсорами «Тура».

«Золотой Тур» уже ничего не мог увидеть. Он лежал мертвым грузом, излучая уже ненужное ему тепло – мертвый великан, умерший без жалоб и клятв. В его чреве все еще гудели лопнувшие трубопроводы и вибрировали какие-то передачи, шипела гидравлика, но это уже не было жизнью, лишь агонией.

«Мина, – равнодушно подумал он. – Обычная мина. Уже за стеной. Как глупо».

Тяжелее всего было вынимать из затылка нейроштифты. Они засели в плоти как арбалетные болты, и каждый пронзал его мозг вспышкой колючей боли, как только он вынимал его. Но он вынул все, не обращая внимания на текущую изо рта кровавую пену.

Попытался встать. Тщетно. Какая-то сила пригвоздила его к бронекапсуле, мешая оторваться от ложемента. «Должно быть, позвоночник лопнул, как лучина, – подумал он. – Я парализован, я…»

С большим опозданием он понял, что его держит на месте амортизационная сетка.

Гримберт попытался открыть ее фиксаторы и понял, что пальцы его не слушаются. Прежде послушные и ловкие, легко справляющиеся с шахматными фигурами и струнами арфы, сейчас они дрожали, как у древнего старика, а силы в них не осталось вовсе. Они не могли расстегнуть фиксаторы.

Боль, хлюпая в черепе черной жижей, медленно сползала с затылка на виски. От нее хотелось завыть, но сил не оставалось даже на это. В отдалении он уже слышал грохот чужих шагов и грозное ворчание двигателей. Они все стягивались сюда, пировать над его поверженным телом, все эти проклятые шакалы. И если он не успеет убраться…

Отчаявшись избавиться от амортизационной сети, Гримберт попытался выскользнуть из своего ложемента, точно угорь. Земля была совсем рядом, он видел ее сквозь пробоины в бронеколпаке. Два-три туаза, не больше…

Но синтетическое волокно амортизационной сети не выпускало его. Оно создавалось, чтобы гасить самые большие нагрузки, и не собиралось поддаваться даже сейчас, когда вместо того, чтобы служить спасению его жизни, превратилось в палача.

Гримберт отчаянно дергался, пытаясь преодолеть его сопротивление, но лишь тратил остатки своих сил. Наверно, в какой-то миг он в самом деле истратил последние их остатки, потому что в голове, сливаясь чернильными пятнами, вдруг загудела темнота. Он не ощутил боли, он не ощутил страха. Только какое-то странное безразличие, похожее на смертельную отрешенность контуженного.

Наверно, сейчас он умрет.

Это уже не вызывало страха. Это вообще уже ничего не вызывало.

И лишь одна мысль успела додуматься до конца, прежде чем небо окончательно рухнуло на землю, похоронив его под дребезжащими осколками: