Пруссия без легенд

Наоборот, это Фридрих через полтора года с холодной усмешкой снова бросил своих союзников. Именно тогда Австрия была столь сильно осаждена, что поневоле где-то необходимо было дать слабину, и легче всего оказалось первым делом передать Силезию Пруссии. Фридрих, со своей стороны, нашел, что его союзники начали становиться могущественными и отчасти зловещими. Поскольку сам он не хотел от Австрии ничего более, кроме Силезии, то без угрызений совести он нашел себя готовым к сепаратному миру, когда ему не пришлось более оспаривать Силезию — пусть даже только на время. И затем, когда после этой измены Фридриха Австрия снова взяла верх над ослабевшей коалицией, Фридрих вновь столь же хладнокровно, как только что заключал мир, разорвал его и снова развязал войну (1744 год) — ведь победоносная Австрия снова может отнять у него Силезию! — и только лишь для того, чтобы в 1745 году во второй раз нарушить союз, когда Австрия во второй раз уступила Силезию. Война за австрийское наследство закончилась в конце концов в 1748 году, через восемь лет, безрезультатно для всех участников — кроме Пруссии, которая уже тремя годами ранее вышла из войны, обеспечив устройство своих делишек. Французский дипломат тогда заметил разочарованно и остроумно: "Nous avons tous travaillé pour le roi de Prusse" [37]. Отсюда и происходит это выражение.

Вот так тогда политика и делалась. Без сомнения, силезская политика Фридриха была бессовестной политикой силы, однако бессовестная политика силы была вполне в духе того времени. Это становится еще более отчетливым во время так называемого первого раздела Польши тридцатью двумя годами позже, при которой Пруссия приобрела себе Западную Пруссию. То, что в 1772 году три великих державы в полном согласии и мире договорились просто отрезать подходящие куски от лежавшей между ними более слабой страны, для современного человека звучит просто чудовищно. То, что тогда это так не воспринималось, видно однако уже из того, что на сей раз их было именно три — державы, ринувшиеся за добычей, а не одна, как это было в случае с Силезией. Три державы — Россия, Пруссия и Австрия — нашли свой образ действий явно полностью совпадающим с порядком, и никакая другая страна не нашла это необычным или же возмутительным, чтобы почувствовать необходимость вмешательства. Исходила ли эта идея от России или же от Пруссии — об этом сегодня еще спорят. В любом случае обе они были поспешно едины, и Мария Терезия, австрийская императрица, у которой вначале еще были некоторые угрызения совести, тоже приняла в этом в конце концов участие, чтобы не остаться с пустыми руками. Комментарий Фридриха: "Она плакала, но она взяла".

Весьма характерный комментарий. Фридрих Великий был циником. Он не был бессовестнее прочих политиков своего времени, но он отличался от них тем, что не маскировал свою бессовестность. Наоборот, ему как раз нравилось называть вещи, которые он делал (и которые делали и другие), своими именами — открыто называть самыми отвратительными именами. Трудно сказать, было ли это кокетством или же в некотором роде выражением внутреннего отчаяния от "своего отвратительного ремесла" (снова его собственное выражение). Без сомнения, у него было нечто мефистофельское в характере. Находить ли это отталкивающим или же в определенном смысле даже привлекательным — дело вкуса. Ведь есть же немало читателей "Фауста", которые находят Мефистофеля более симпатичным, чем Фауст, и внутренне ему аплодируют, когда бесконечные метафизические тирады Фауста он циничной остротой низводит до их, как правило, сугубо земной сути. Однако как политик Фридрих со своим мефистофельским цинизмом давал фору своим соперникам, и вместе с его отвагой это почти сломало ему шею в Семилетней войне. Он не был искусным политиком. Его величие было в чем-то другом.

Ранее мы поставили осторожный вопросительный знак за выражением "Гений", которым Вильгельм фон Гумбольдт охарактеризовал Фридриха Великого. Фридрих был остроумен, находчив и многосторонен, обладал не только политическим и военным даром, но и литературным и музыкальным. Но собственно говоря, гением он не был ни в одной из областей, а был скорее высокоодаренным дилетантом в необычном множестве областей. Как малозначительны его в целом вполне почтенные композиции в стиле Баха и его — все же вполне достойные прочтения — письма к Вольтеру, так же мало показал он как политик и стратег "гениальные" глубины взглядов и понимания, а также выверенной безопасной хватки, что отмечают великих людей. Наоборот: Фридрих был, во всяком случае в первой половине своего долгого правления, вновь и вновь явно выраженным авантюристом.