Пруссия без легенд

Во-первых, главным инструментом Германской Империи в обеих мировых войнах 20-го столетия была её армия, а эта армия была, что совершенно правильно, в основном произведением Пруссии и "прусского милитаризма". Но не армия определяла немецкую политику перед обеими мировыми войнами и не она настаивала на войне. От второй войны она даже настоятельно советовала отказаться. Во-вторых, в своей истории Пруссия была захватчиком: в качестве независимого государства, особенно в 18 веке, но в заключение еще раз в 19 веке. Она всегда проводила политику присоединения и экспансии, и эта захватническая традиция, говорится в аргументации далее, была унаследована созданной ею Германской Империей, так сказать привита ей. Первая часть этой аргументации полностью верна, только следует заметить, что политика территориальной экспансии в 18 веке была всеобщей практикой, а Пруссия, кроме того, вследствие своей длительной территориальной раздробленности была вынуждена ей следовать. Вторая и решающая часть аргументации однако является чистой фантазией. Пруссия вообще ничего не "передавала по наследству" Германской Империи и ничего ей не "прививала". Основанием Империи в 1871 году она достигла своей цели и прибыла к концу своей карьеры. С основанием Империи она даже перешла крайние границы своей возможности расширения. И пока у Пруссии было что сказать в Империи, то есть до отставки Бисмарка, то Пруссия в немецкой внешней политике всегда была консервативным и стабилизирующим, тормозящим и оберегающим мир элементом. Естественно не из пацифизма, а из своих трезво просчитанных государственных интересов. Если она хотела оставаться ведущей немецкой силой — а при Бисмарке она еще этого желала — то Германия ни в коем случае не должна была становиться больше, чем она уже была. Но Пруссия уже не могла реально "господствовать" над Германией, как это было, к своему испугу она вдруг обнаружила, что в малом германском рейхе Бисмарка она находится в состоянии постоянной обороны, да, в положении того человека из пословицы, который едет верхом на тигре. В Большой Германии или в немецкой "мировой державе" её положение было бы еще безнадежнее.

Бисмарк видел это и все же даже он не мог ничего больше предотвратить, что вытекало из этого. Внешнеполитически его творение также стало в конце концов сильнее его. После 1871 года уже не было больше прусской внешней политики. Пруссия не была больше самостоятельным субъектом международного права, им теперь была империя; а Германская Империя, хотел того Бисмарк или нет, была ведь уже нечто иное и большее, чем Пруссия: не региональное государство на северо-востоке Европы с ограниченными, обозримыми интересами, а великой державой с интересами во всей Европе, а скоро и за её пределами.

Это проявилось в первый раз во время большого балканского кризиса между Россией и Англией, который в 1878 году угрожал ввергнуть Европу во всеобщую войну. Конгресс, который урегулировал ситуацию, проходил тогда в Берлине, его председателем был Бисмарк, а условия мира зависели от него как от "честного маклера". Германская Империя стала третейским судьей Европы — почетная роль, которую Пруссия никогда не могла играть или даже только желать. Но прусская политика не могла больше проявляться в этой роли. Миротворец Бисмарк должен был пресечь действия победоносной России; и это был конец столетней прусско-русской дружбы и начало германо-русской вражды, у которой впереди также была почти столетняя история. Она вскоре вынудила Бисмарка на следующий шаг: союз с Австрией, на этот наиболее непрусский союз из всех возможных, из которого однако Германская Империя никогда более не смогла выйти.

Совсем не прусской была также и колониальная политика, на которую очень неохотно согласился Бисмарк в восьмидесятые годы под давлением немецких предпринимателей, действовавших в международной сфере, и "социал-империалистической" пропаганды, которые видели в колониях выход из тяжелого экономического кризиса. С Пруссией и с прусскими интересами это вообще не имело ничего общего. Однако Германия стала гораздо сильнее, чем Пруссия, уже при Бисмарке, который все еще думал по-прусски и искал пути притормозить "свою" Германию. После его отставки не было больше никого, кто тормозил бы Германию, и лозунгом стало: "Полный вперед!"