Прусское наследство

— Я в полной твоей власти, герр Петер, повинуюсь, — герцогиня склонилась перед ливонским королем, что возвышался над ней на две головы, нависая глыбой. Какое там перечить!

Она на него смотреть боялась. Ведь собственной рукой убьет, и не поморщится. Люди рассказывали, как дядя пяти стрельцам головы топором отсек, и собственноручно так пытал, что опытные каты считали его достаточно умелым в палаческом ремесле.

— Теперь Курляндия и Инфлянты мои, и всю Жемайтию под свою руку возьму, дабы владения свои объединить единой полосой. Немцев немного, а чухонцы все покорны мне будут, ганзейцев они ненавидят, как рабы нерадивых господ. Ничего, опора на русских будет, да славянского корня одноплеменников — так мы силу немалую обретем. Они мне заплатят, за все заплатят — не прощу, никогда не прощу…

Анна все поняла — дядя убирал сразу два препятствия. Поражение поляков и литвинов означало не только резкое ослабление их позиций в Курляндии, и без того шаткое в последние годы. Нет, Литва потеряет Жемайтию, населенную жмудью, а Польша Инфляты, где половина жителей латтгалы, а другая русские. И все они ненавидят польскую шляхту, что с ними не церемонится. А вот чухонцы королю покорны будут в Лифляндии с Эстляндией, и в Курляндии — немцев тут боятся и ненавидят, ведь везде их замки возвышаются. А в городах ганзейцы правят — в ту же Ригу латышей просто не пускают, до сих пор рабами считают, и по праву — покорили, и крестили огнем и мечом, вырезав всех непокорных, и оставив в живых послушных. Вот только сейчас все наоборот повернуться может, и местные бароны опять познакомятся с редукцией — только уже не от шведского короля…

Речь Посполитая в начале 18 века уже была достаточно «разложена» собственным панством, ревностно отстаивавшим собственные «вольности». Дело за малым — соседи своего не упустят, если они достаточно сильные…

Глава 25

— Закончится зима, потеплеет, и начнутся настоящие африканские страсти — если пыл поляков сейчас хорошо не остудим, княже. Пусть католики отсюда бегут сломя головы — нам эти земли нужны без здешнего панства, которое от православия само давно отказалось, вероотступники. Так что чем больше сбежит схизматиков, тем для нас будет лучше. А потому селян местных сдерживать отнюдь не стоит — пусть паны знают, что обратно для них дороги нет, и не будет. Но до смерти не бить, да и ксендзов тоже, каких поймаете, тут миловать нужно — но тумаков отвесить можно. Так что гоните всех — здесь земли православные, нечего иноверцам тут делать.

Алексей Петрович посмотрел на Голицына — Михайло Михайлович был в зимнем форменном стрелецком кафтане, но подбитом не обычной овчиной, а соболем, но так и чин у него солидный — воеводский, генеральские ранги остались. Офицерские кафтаны мехом поплоше обходятся — куницей. Шкуры других зверей не в ходу — лиса, белка или заяц не для армии, про бобра говорить не приходится, тот у бояр принят — шапки и шубы носят.

— Я казаков с татарами поперед пустил, государь, но разорения не допускают — земля ведь под твою царственную руку подведена будет, зачем жечь. Паны и так бегут сломя голову, все имущество свое бросая, и пожитки увезти не могут. Население православное поголовно восстало против литвинов и ляхов, бьют смертным боем порой тех, кто особо ненавистен. Городки и местечки без боя занимаем — нет тут силы вражеской, что способна против нас в ратное поле выйти, а крепостные стены нигде супротив пушек выстоять не способны. Овладеем краем, государь, дед твой эту землю не удержал, но нам сейчас такое по силам. Недолго осталось…

Князь усмехнулся — в годах зрелых, давно за «сороковник», седина в голове и отращенной бороде. Но тут «растительность» на лицах у всех, по ней и отличают православных от схизматиков, лютеран и католиков. По одному этому видно, что «скобление рыл», Петром принятое, отнюдь не одобрялось большинством дворянства, скорее многие просто принуждались. И от европейской одежды отказались с нескрываемым удовольствием, а парики с чулками повсеместно вообще вызывали омерзение.

Своеобразная реакция на «реформаторство» — если дворянство сейчас так реагирует, то народ вообще в «штыки» принимал подобные нововведения. Так что Алексей Петрович все это учитывал, начав проводить свои преобразования с идеей возвращения к традициям, «обратно в прошлое», так сказать. Но изменяя форму, многое из «нового содержания» он оставлял не только в сохранности, но зачастую «углублял», но не в том ракурсе, о котором заявлял « меченный творец перестройки».