Прутский Декамерон-2, или Бар на колесах

– Так я же, милочка, два двойных чая за один присест выпиваю, – улыбнулся я, протягивая руку за чистыми стаканами, стоящими на сверкающем подносе. – Запишите на мой счет, пятое купе. Будем считать, что четыре чая я уже выпил и должен вам за них.

Когда я вернулся, на столике все еще лежал початый блок со жвачками, и я, смахнув в него подаренные мне жвачки, сказал, возвращая коробку:

– Заберите, сами угостите дома кого-нибудь. Я жвачки не люблю.

– Странный вы человек, Савва. – Люба улыбнулась. – Все только и думают, чтобы что-то выпросить, когда узнают что я еду из Германии. А вы отказываетесь.

– Увы, это еще один из моих дефектов, – улыбнулся я. – Если дело так и дальше пойдет, то к завтрашнему утру вы будете знать все о моих недостатках. Хотя, пожалуй, на все это можно посмотреть еще и с другой стороны: я – максималист. – Я прямо посмотрел женщине в глаза. – Мне – либо все, либо ничего.

Люба рассмеялась, но глаза у нее в этот момент были тревожно-растерянные.

– Может, поужинаем вместе? – спросил я беспечным тоном, чтобы сгладить впечатление. – В вагоне-ресторане.

– Давайте, только чур я плачу.

– Это было бы забавно, – сказал я, – никогда еще женщина за меня не платила. И сегодняшний день, вы уж простите, не станет исключением.

– Вы… ну хорошо, – согласилась Люба. – У вас, видимо, зарплата большая?

– Не жалуюсь, – весомо ответил я. – Ставка – 80 рублей в месяц. – Люба издала разочарованное восклицание. – Командировочные – еще около трехсот, – невозмутимо продолжал я. – Ну там, на питание – еще сотня-полторы в месяц набегает. Представительский фонд, – поднял я вверх указательный палец, – это уж когда как получится: от трехсот рублей до трех тысяч. В этом ракурсе.

– Ого! – присвистнула она. – Солидно. А это опасно? Работа ваша, в смысле.

– Она опасна лишь искушениями, ну да вам это неинтересно. Но идемте же есть, я голоден как волк.

Когда мы вернулись из вагона-ресторана, было уже совсем поздно, что-то около одиннадцати. Смеясь и что-то рассказывая друг другу, мы допили коньяк, затем Люба сказала:

– Ну, давайте на покой?

– Покой нам только снится, – ответил я, рывком привлекая ее к себе и целуя в губы.

– Савва… нет, я не… мы не должны…

– Отставить, капитан, ночью я здесь старший по званию.

Через час Люба прошептала:

– Ты меня уже залюбил всю, утомил… а здесь жарко, топят, и дверь у нас закрыта.

– Сейчас откроем настежь и продолжим, – плотоядно сказал я.

– Надо же, какой ты неугомонный, – счастливо засмеялась Люба. – А я, признаться, не верила в поездные романы. Подружки рассказывали, а я только посмеивалась.

– А я и сейчас в них не верю, – сказал я. – Верю лишь в то, что ты и я сейчас здесь, вместе, вдвоем. И нам хорошо.

– Да, хорошо, – Люба потянулась и прижала меня к своей груди.

Мы проснулись за полчаса до прибытия в Москву, за окном то и дело проплывали пригородные платформы, полные людей, торопившихся в столицу на работу.

– Быстрее, нам надо поскорее одеться, – заволновалась Люба, снуя по купе туда и сюда в ночнушке.

– А что, нас будут встречать? – спросил я, сидя в постели и взглядом разыскивая свои трусы. Они, скомканные, валялись на полу. Обнаружив их там, я скривился.

– На вот, возьми, – протянула Люба мне какую-то упаковку. – Только не обижайся, ты ведь подарков не берешь, возьми хоть это.

– Что это? – стал я разворачивать пакет.

– Это интимное, – на мгновенье прижавшись ко мне, прошептала она и тут же отстранившись продолжила одеваться. Я надорвал пачку, в которой были упакованы пять пар белых трусов.

– Это же женские, – повернулся я к ней.

– Мужские, дурачок. И как раз твой размер – 50. Угадала? Одевай же скорее. Это называется неделька.

– А, понятно, – пробурчал я, – а в субботу и воскресенье, значит, по мнению немцев, надо ходить без трусов?

Я развернул одну пару и с ненавистью стал напяливать на себя белые трусы. Впрочем, они оказались мягкими и достаточно удобными. До сегодняшнего дня я носил исключительно отечественные сатиновые трусы, причем только двух цветов – черного и синего. То есть, я уже давно носил все импортное, отовариваясь почти исключительно в московских «Березках», а трусы и носки предпочитал отечественные. То есть, во всем, что касалось нижнего белья, я был, что называется, «патриот».

– Ну как? – улыбнулась Люба.

– Иди к черту, – еле слышно огрызнулся я. Но тон мой был нежен. Затем я привлек ее к себе.

– Я тебя опять хочу.

– Нет, сумасшедший, уже некогда, – увернулась от моих рук Люба.

На перроне Киевского вокзала напротив каждого вагона уже стояли наготове грузчики с тележками. Выскочив раньше всех, я протянул одному из них, молодому вихрастому парню, десятку.

– Пойди, милок, там, в пятом купе, чемоданы, всего одиннадцать штук, вытащи их, да смотри не просчитайся.

– Ты приедешь ко мне? – спросила Люба, поправляя на голове кокетливую меховую шапочку, когда ее вещи с тележки носильщика перекочевали во вместительную «волгу-фургон». – Это недалеко, всего в 70 километрах от Москвы. Я тебе сейчас адрес напишу.

– Боюсь, милая, у меня не будет свободного времени, – ответил я, обнимая ее.