Прутский Декамерон-2, или Бар на колесах

В субботу утром машинист маневрового тепловоза, все тот же неразговорчивый худощавый мужик, не желая больше нас слушать, зацепил вагоны и спустя полчаса затянул их на территорию винзавода, который, как оказалось, располагался практически в самом центре города. Из слов директора, который с заметным нетерпением лично встречал вагоны, мы узнали, что местный винзавод прямо-таки задыхается от недостатка виноматериалов, поэтому он, получив еще позавчера дорожные документы, потребовал от руководства железной дороги, чтобы вагоны, «затерявшиеся» где-то на городских подъездных путях, разыскали и немедленно доставили на завод.

С нашим приездом для многих работников завода выходной день, суббота, превратился в день рабочий: две лаборантки в синих халатах, уже вооруженные пробирками и бутылками, стояли на рампе в полной готовности. Таким образом, еще до девяти утра из цистерн были взяты анализы вина; после чего рабочие в брезентовых робах, подсоединив свои шланги, принялись сливать вино.

Ну а у меня в этот час была своя задача. В спецвагоне, как я уже рассказывал, имеется жилой отсек – так называемое купе, расположенное посредине вагона. По обеим его сторонам, за перегородками, в которых имеются небольшие дверцы, установлены цистерны -14-тонники. Каждая такая цистерна снабжена температурным расширительным бачком емкостью в 175 литров на тот случай, если температура вина внутри нее повысится, и вино, увеличившись в объеме, выдавится в бачок. Из курса физики мы знаем, что вода при повышении температуры свой объем практически не меняет, другое дело вино – оно таки да меняет. Накануне вечером мы с Петром с помощью ручного насоса заполнили вином оба расширительных бачка, после чего заделали их выходные клапаны специальными пробками, а затем установили шланги на место (цистерна соединяется с бачком гибким резиновым шлангом). Таким образом, мы получили резерв в 350 литров вина, которое наши коллеги обычно называют «золотой фонд проводника».

Опытный проводник на нашем месте, скорее всего, так бы не поступил, потому что приемщики – нередко битые уже парни – этот нехитрый фокус знают, но мы, зеленые новички, наивно полагали, что это сойдет нам с рук, и пошли, таким образом, на риск.

После того, как работники слили «спец» – естественно, в первую очередь, так как это одно из основных правил приемки, и общее количество вина при проверке совпало с указанным в документах, мы с облегчением вздохнули и отравились в заводской душ, где с удовольствием выкупались и даже попарились, – в этот день здесь, на заводе топилась небольшая собственная парная.

После купания, прилично одевшись и взяв с собой пакет с подарками и фотографиями, который я должен был передать родственникам моей супруги, живущим в Риге, дав Петру строгие указания, что можно делать и чего нельзя, я отбыл в город.

Я прежде кое-что читал и слышал об этом красивейшем европейском городе, разительно отличающимся от других советских городов архитектурой, планировкой, своим особенным укладом жизни, и т. п. Поэтому теперь, когда мне представилась возможность увидеть все это воочию, своими глазами, я попросту отправился по нему бродить, с интересом перемещаясь по тихим узким улочкам Старого города, и все здесь – храмы, дворцы, жилые здания, магазины, надо признать, было для меня в диковинку. При этом, меня, конечно же, в неменьшей степени интересовали люди – местные жители.

Оглядывая вывески, написанные на незнакомом мне языке, я из интереса стал про себя загадывать, что бы это могло значить, например, парикмахерская это или булочная, а затем, для проверки своей догадки, заходил в магазин, однако в итоге получилось так, что я так ни разу и не угадал.

Случайно попав таким же образом в аптеку, я вспомнил о беде своего напарника – мандавошках, – и, обратившись к работнице в белом халате, крашеной перекисью блондинке средних лет, попросил ее продать мне серно-ртутную мазь, так как пользование дихлофосом отчего-то не принесло Петру нужных результатов.

Работница, недовольно скривившись при первых же произнесенных мною словах, пренебрежительно выслушала меня до конца, после чего сделала недоуменное лицо и покачала головой, делая вид, что не понимает меня, и тогда я вспомнил, – меня об этом еще в Молдавии предупреждали, – что по-русски здесь со мной никто разговаривать не станет, так как в Прибалтике весьма сильны национализм и ненависть ко всему русскому.

Тогда я сказал этой «симпатичной» женщине, которая выглядела еще более русской, чем я сам (я уж не говорю здесь о том, что она, для того чтобы работать в аптеке, должна была закончить советский вуз, где преподают, разумеется, на русском языке), что я приехал из Молдавии, и что если я заговорю с ней по-молдавски, то она тем более меня не поймет. Женщина выслушала меня на этот раз с интересом, после чего лицо ее расплылось в широкой, располагающей улыбке, и она на чистейшем русском языке стала меня расспрашивать, как мы там, в Молдавии, поживаем под «ужасающим гнетом и засильем» русских, а уж затем принесла нужную мазь.