Пружина для мышеловки

Олег Петрович, как оказалось, работал хоть и на легендарной Петровке, но вовсе не оперативником, а в информационно-аналитическом отделении штаба ГУВД, и имел дело со сводками, статистикой и аналитическими обзорами, а не с пистолетами, засадами и бандитами. То есть никакой романтики, обычная кабинетная рутина. Почему-то сотрудники милиции редко доживают до старости, и из всего списка лиц, которые работали в то время в штабе, в живых на сегодняшний день остались далеко не все. В самом штабе трудились восемнадцать человек, из них шестеро – в информационно-аналитическом отделении, плюс около двадцати человек несло вахту в дежурной части, которая тоже относилась к штабу. Из примерно сорока человек, с которыми Личко контактировал по службе, скончались двадцать восемь, двое уехали из Москвы в другие города, с остальными Мусатов встречался. К сожалению, Олега Личко помнили не все, да это и понятно. В дежурную часть, например, Олег Петрович обращался только за ежедневными сводками, никаких других общих служебных задач у них не было, потому сотрудники этого подразделения его и не помнили. Мало ли кто к ним тридцать лет назад за сводками приходил! Так что более или менее связными воспоминаниями смогли поделиться лишь четверо из бывших работников штаба.

Лучше всех Олега Личко помнил Зураб Самсонович Шаламберидзе. Беда, однако, состояла в том, что было Зурабу Самсоновичу семьдесят восемь лет, и если множество пожилых людей в этом возрасте сохраняют живость и ясность мысли и четкость речи, то бывшему старшему инспектору штаба со здоровьем не повезло: сосуды головного мозга отказывались поддерживать его интеллект в надлежащем состоянии, и Мусатову все время казалось, что Зураб Самсонович… ну, привирает, что ли. Выдумывает, чтобы не признаваться, что чего-то не помнит или не знает. Сочиняет на ходу.

В целом же его рассказ сводился к тому, что Олег был очень необычным парнем, и его за это сильно не любили сослуживцы. Он был резок в оценках и нестандартен в суждениях, он много знал и читал много научной и научно-популярной литературы (и это полностью совпадало с тем, что рассказывала Мусатову его мать), но при этом был непростительно высокомерен с теми, кто знал меньше. «Невежество – не аргумент», – часто повторял он. Особенно нетерпим был Личко к одному сотруднику, который действительно для штабной работы был мало пригоден, ничего не знал, умел еще меньше, но был чьим-то давним другом и благодаря этому досиживал до пенсии на тихой штабной работе в столице нашей Родины. В прошлом этот человек был начальником колонии строгого режима. Наверное, он был хорошим начальником, но с информацией и статистикой работать не умел. «Советская власть – не богадельня», – говорил Личко каждый раз, когда начальник отделения давал ему написанный коллегой документ с указанием переделать все от начала и до конца, иными словами – сделать заново, причем к завтрашнему утру, потому что сроки давно вышли.

Когда в начале семьдесят пятого года стало понятно, что в Москве орудует маньяк, убивающий и насилующий детишек, Личко на всех совещаниях стал говорить о том, что к его поискам следственно-оперативная группа подходит неправильно, что они действуют старыми заплесневелыми методами и никогда не найдут преступника, если не обратятся к новейшим достижениям науки. При этом он произносил так много непонятных и неизвестных коллегам слов, что всех передергивало. Вот тогда об Олеге впервые заговорили, что, дескать, псих какой-то. Он писал аналитические обзоры зарубежных исследований и требовал, чтобы руководство отделения представило их руководству штаба и начальнику ГУВД, но каждый раз получал отказ, мол, обзор плохо написан, мысли неясны, текст плохо структурирован. Он писал заново, снова приносил и снова получал документ обратно. Наконец, начальник отделения выразил свое мнение публично и предельно ясно:

– Ты что, Личко, не понимаешь, что все эти западные штучки для нас не годятся? Ты на чьи разработки ссылаешься? На американские! Их придумали псевдоученые из мира загнивающего капитализма! В них нет ни слова правды. Вся американская наука поставлена на службу буржуазной морали, а у нас советское общество. Понимаешь разницу? Ты кем себя возомнил? Думаешь, если ты поступил в заочную адъюнктуру, то ты теперь самый крупный ученый в нашей стране? Я показывал твою записку одному профессору из Высшей школы милиции, так он знаешь что про твои писульки сказал? «Болото ломброзианства», вот что! И ты эти свои фокусы брось, твоя задача – анализ оперативной обстановки по городу. И не тебе следователей учить. Ученых учить, знаешь ли, – только портить. Ты сначала русский язык выучи как следует, а потом уж по начальству со своими бумажками бегай.

– При чем здесь русский язык? – ошеломленно спросил Олег.

– А при том, что ты даже слово «эмпирический» не можешь правильно написать, а все туда же, все в эмпиреях витаешь.