Прыгун

Потом мы лежали на спинах и смотрели в небо, что бездонное медленно перегоняло караваны гигантских облаков, которые, точно корабли без названия, величаво и почти незаметно плыли в сторону Европы. Солнце то пряталось за них, то появлялось, заставляя глаза щуриться, разило очаровательным теплом.

Трава казалась снизу ненормально высокой. Сквозь призму взаимного покоя, наложенного на млелую горизонтальность, под обрывки чьих-то незначительных фраз создавалось ощущение вращения Земли вместе с нашими телами, где мы играли осевую роль.

Мы лежали очень долго, я говорил, рассказывал разные разности, что-то спрашивал, даже слегка обижался. Сашка молчала, поглядывала на меня, улыбалась, перекатывая во рту травинку, но не комментировала ничего.

Рядом кто-то ссорился, мирился, философствовал, просто говорил, просто гулко ступал по седому асфальту.

Потом стемнело, и мы вновь включили автопилот, держась за руки. Это считалось Сашенькиным изобретением: ".Автоматизм — чудный механизм, я умею впадать в автоматизм, думать о чем-либо или не думать, при этом что-то делать, и когда прихожу в себя — много дел уже переделано, а я о них и не помню…»

Я делал так постоянно с тех пор, в автоматизме я проводил целые дни. Главное оказалось — в нем не увязнуть, чтобы он не сменился аутизмом, так как расстояние между ними недлинное.

Дома Сашка тут же заперлась в ванной и ни слова не обронила. По правде говоря, не очень-то мне ее слова были нужны, все, казалось, и так понятно. Лишь привычность сопрягать происходящее со звуком подзуживала меня говорить и ждать ответа.

«...кто знает, может, в этом есть и плюсы...»

Ожидая ее, я принялся скрипеть половицами. Любые старые половицы скрипят, но скрипят не наобум, как может показаться, каждая скрипит по-своему, подобно клавишам любого инструмента, у которого есть клавиши. Я ступал с одной на другую, менял угол воздействия, тяжесть, точку приложения сил и т. п. Пол заскрипел престранной музыкой — в которой звуки явно различаются: есть визг, есть шепот, есть скрипка и есть гобой. Не в любое время можно повторить подобное, особое состояние души, ее нагота провоцируют такие эффекты и множество других, укладывающихся в контекст бытового мистицизма. Одним дано участвовать в нем, другим — никогда.

В ванной зашумела вода, она тут же стала фоном, на который наложилась несложная мелодия. Я увеличил скорость себя, а с ней — моей музыки.

Напротив висело прямоугольное зеркало, и со стороны то, что я делал, выглядело смешно. Я смеялся, а в заживающей груди возрастало тепло.

Я и творил музыку, и танцевал под нее.

Танцуя, я не сразу различил еще один примешавшийся писк. Но вскоре пришлось, так как он явно не вписывался и расстраивал общую слаженность. Это был телефон, что вкрадчиво, но метко нарушил творческую атмосферу.

Музыка пропала, остались скрип половиц и шум воды из-за белой двери.

— Алло? — спросил я у множества дырочек в черном куске пластмассы.

— Привет, — колыхнулась тишина в трубке Сашкиным голосом. — Как ты там?

— В смысле?

— В прямом, — саркастически изламывался ее голос. — Я вот соскучилась, например.

— … — Со мной остались только гудки.

Недоуменно поморгав, я вернул трубку на место и направился к белым дверям. Крючок, который делал их запертыми, славился символичностью. Легкий рывок — и навстречу мне выпал горячий прямоугольник пара, за ним сквозь целлофановую штору отчетливо проступало тонкое Сашкино тело. На всякий случай я заглянул и туда, но вид совершенного зада моей любви убедил меня. Армия капель стремилась по вкусным изгибам к водостоку, а аккуратные пальцы покачивали в задумчивой неге эту ладную конструкцию.

Я вышел в коридор, бесшумно прикрыв за собой двери, в тот же миг телефон зазвонил опять:

— Оденься поярче, — сказали мне оттуда Сашкиным голосом. — Нас пригласили на вечеринку.

— Какую вечеринку? — переспросил я. — Кто пригласил?

— Один мой друг, — ответила она. — У него день рождения.

— Я его знаю?

— Поторопись. — Гудки показались мне пронзительными.

«…иногда очень полезно порыться в собственном шкафу: можно создать неповторимый образ…»

Я послушно обратился к платяному шкафу в спальне, в руки попались пестрая рубашка кирпичных тонов и коричневые вельветовые брюки.

Едва я погрузился во все это, как в комнате обнаружилась завернутая в полотенце Сашка. Лицо ее казалось печальным. Пряча глаза, она отгородилась зеркальной створкой, поколдовала за ней и вынырнула в тугих серых джинсах, при белой рубашке с короткими рукавами.

— Прекрасно выглядишь, — отозвался я, уловив вопросительность, насытившую все вокруг. — Так что за день рождения? — Сложная девочка опять ничего не ответила, а увлеклась феном и прочей женской алхимией.

Потом мы обратились к выходу.

Не мой праздник оказался совсем недалеко: на той же лестничной клетке.

Ободранная дверь была не заперта, о чем Сашенька оказалась осведомлена. Как только дверь приоткрылась, нас засосала внутрь энергичная музыка, намека на которую не прослеживалось секунду назад.