Прыгун

Я не стал дожидаться их ярости и набросился первым, само собой, меня легко уронили на пол и тяжело обрушились всем весом. В голову пришла мысль, что меня сейчас разорвут на сувениры. Кто-то истошно вопил женским голосом, слышались звуки глухих ударов и музыкальный треск материй. Но я уже не чувствовал боли, хотя голова моталась во всех направлениях. Я протяжно выл, неминуемо вырываясь и нанося ответные удары во что ни попадя.

Тогда же я продолжал чувствовать невыносимую пустоту внутри себя, голодную и сухую, казалось, что-то оборвалось или замерло. Что-то, что наполняло жизнью мое существо. Я не мог понять, я не мог объяснить, я не хотел даже думать, поэтому судорожно искал боль вокруг и внутри, чтобы растопить в ней едкое масло человеческой измены.

Мои пальцы полнились чужими волосами, под ногтями запеклась чужая кровь, я сбил костяшки на обеих руках, а своему отражению я ужаснулся во множественных кусках разбитых зеркал.

Неожиданно от меня отступили. Я увидел лица, на каждом из которых проступала надпись «здесь был я», где отчетливая, как разбитый нос или опухшее веко, где отчетливая более, как потеря сознания.

Я лежал на спине, растерзанный и обессиленный. На мне не было рубашки, а лицу придали новое видение, от которого мурашки разбегались кто куда.

Между мной и глухо клокочущей толпой находилась Сашка, в белой рубашке с короткими рукавами и тугих серых джинсах. В руке она держала осколок зеркала, доподлинно принявший вид мачете. С кончика произвольного оружия громко капала кровь, разметавшаяся и на рубашке, и на ее лице. На кое-ком из отпрянувшей публики имелась отчетливая надпись «здесь была она».

— Уходи! — завопил кто-то из толпы. — И забери его с собой, пока мы его не убили!

Толпа виделась как одно лицо. Оно рычало, скалилось и готовилось приблизиться опять.

Сашка ухватила меня за руку и нечеловеческим рывком поставила на ноги, острое плечо ее поймало мою голову, что отказывалась держаться на собственной шее.

Мы засеменили к выходу, нас провожали глухим рыком и попытками наказать, но зловещий осколок в руке моей женщины сдерживал чужую отвагу.

Когда за нами захлопывалась дверь, краем опухшего глаза я приметил Юру. На нем не проступило ни царапины, он улыбался нам вслед большой улыбкой, архитектуру которой мне очень хотелось нарушить.

Мы стремительно пересекли лестничную клетку. Двери собственной квартиры распахнулись под напором наших тел, и Сашка впихнула меня внутрь, одномоментно вдавив дверное полотно обратно в раму и возмутив спокойствие спящих замков. Что-то объемное размазалось о дерево с той стороны, кто-то старательно поскребся, кто-то прошипел в замочную скважину.

Затем все стихло.

В тени

Стул виделся стеклянным: в нем великолепный зад Боли, сокрытый в иллюзорные ниточки стрингов, казался неописуемых размеров, он заполнил всю отменную обтекаемость формы стула. От подобных видов нелегко было оторваться, я млел и терял разум. В унисон чаровал коварный изгиб крестца, который горделиво вел фешенебельную спину, чью позвоночную розу фантасты-ботаники вырастили исключительно для поцелуев. А вездесущий глаз моргал время от времени, подглядывая за мной.

Она хищно улыбалась, глядя на меня профилем, она постоянно курила, а я старался прятаться за ее спину, так как оказался восхищен этой розой. Боль звала меня к себе, но я не шел, избрав такую тактику общения с ней, хотя получалось это далеко не всегда. Кроме нас в комнате, по-прежнему салфеточно-белой и невозможно чистой, находилась Тень, все в тех же непривычных для меня очках. Она спала на висящей в воздухе кровати.

Время таким образом умирало уже большое количество часов. Сколько, точно сказать мог только не я, так как для меня сожительство с Болью сказалось полным умерщвлением времени внутри моего личностного пространства. Казалось, исчезло прошлое, казалось, не нужно будущее, перед глазами мерно покачивалось на волнах безделья ласковое настоящее. При этом я с маниакальной скрупулезностью помнил все, что связывало меня с хозяйкой той, которая мирно спала за моей спиной, и все, что связывало меня с ней самой.

— Вспомни, — звучал в четырех стенах глубокий и удивительно молодой голос Боли, — ты хотел куда-то уйти от меня? Куда-то тебе было очень-очень нужно. Кажется, на работу? — Смешок вздрагивал в ее больших губах.

— Работа? — Мое лицо, казалось, ничего не выражало. Сейчас я с трудом припоминал, что обозначает этот термин. Я не знал, ждет ли кто меня за этими стенами, все будто растворилось в их вкрадчивом скипидаре. Думалось, что у меня есть только эти стены и только Она.

«...будь директором там, и я буду работать…»

— Помнишь, ты еще спрашивал про дверь отсюда? — смертельно улыбалась роскошная из роскошных. — А ведь я могу показать их тебе, чтобы ты ушел туда, куда хотел. Если получится, конечно.