Прыгун

— Я ответил на него, когда жил с дочерью и еще не знал отца, — сквозь паузу согласился я. —

Она высосала из меня все добро и любовь, которыми я обладал. Оставила сухое дно…

— Все наоборот. — Боль наклонилась ко мне и вставила в мой рот свою сигарету. — В тебе переизбыток сил твоих внутренних резервов, аккумулирующихся для чего-то, что ты сам только предчувствуешь, — вещала она. — Если энергия залеживается, если она просто копится, то она начинает бродить, окисляться, превращаясь в дурную силу. И если ты периодически не сливаешь ее, наступают ужасные последствия: начинает болеть голова, человек не знает, чего желает, задумывается над глобальными вопросами. Переживает собственную значимость, на него давит жуткое социальное бремя. В итоге несчастный может убить или себя, или даже кого-то. — На голой груди ее я увидел подвеску: платиновые пальцы с острым маникюром крепко держали в кулаке кусочек мизинца. Того самого, что я откусил себе когда-то.

— Мне кажется, если я сейчас скажу, что отнюдь, — демоница наполнила меня до краев своим ядом, — ты сама расскажешь про сухое дно. Как разговаривать с тобой? Говорить обратное тому, что я хочу услышать, и слышать то, что я хочу? Каково твое настоящее мнение? Твое, а не все эти многочисленные кваазеновские призмы…

«...иногда я не уверен, говорю ли я с тобой...»

— У меня нет мнения по этому вопросу, — опять сквозь паузу ответила моя прекрасная тюремщица. — Я с удовольствием оставила бы тебя себе, просто как игрушку, почти не интересуясь твоим содержимым. Молодую, своенравную игрушку, которую, не исключено, — она показала мне мизинец, что болтался на ее шее, — через некоторое время выбросила бы в настоящее окно или нарисовала его перед тобой…

— Но. — Я приподнялся на локтях, стараясь удержать нить диалога. — Но.

«...доскажи...»

— Но меня смущает формулировка заключения тебя сюда, — ответила женщина. — Звучит она так: «Пусть побудет у тебя недолго, пока моя девочка не забудет его или не потребует назад». Кваазен очень любит дочь, если она будет твоей, то и он будет твоим.

«...за последнюю фразу я могу поплатиться своим положением, малыш...»

Я откинулся назад.

Мы помолчали.

Боль задумалась и перестала обращать на меня внимание, а я получал эстетическое удовольствие от ее развратного вида снизу, сквозь стеклянное зарево стула.

— А сколько тебе лет? — дерзко нарушил я расслабившуюся тишину.

— Так много, что говорить об этом неприлично, — отозвалась Боль из глубины своих мыслей. — У меня нет возраста, и я очень медленно старею. Это еще одно из преимуществ, данных мне Кваазеном. Я родилась в те времена, когда оружие было только холодным. Тогда мы и познакомились. — Она криво улыбнулась. — Я подписала один документ, и с тех пор мы вместе…

Я уснул, недослушав. Пол не казался удобным ложем, поэтому сквозь глубокий, словно могила, сон я несколько раз удивлялся тому, как долго он длится и как же наверняка будет болеть спина при пробуждении.

Дрожа от перегрузок перехода из одного мира в другой, я поднялся и обнаружил свою наготу и дальнейшее желание спать. Все там же на кровати, лишь сменив позу, под увлекательными изгибами простыни спала Сашенькина Тень. Она была ювелирной копией Сашки, она, похоже, спала и двигалась тоже. Я прожил с ней несколько месяцев, но разницы заметить не смог, лишь неизмеримо больше доброты плескалось в этих глазах и меньше ярости копошилось за преградой висков. Странная нежность прилила вдруг к моему сердцу, невнятная истома наполнила грудь и голову, я оказался подле кровати со спящей Тенью и стремительно забрался в нее. Одинаковым казалось тепло, одинаковым мнился запах, те же самые мурашки заплясали на моей спине сумасбродные танцы. Я прижал стройное тело к своей изрубцованной груди и почувствовал то же дыхание. Куда-то делись столь непривычные очки.

«...Сашенька...»

Этот сон был самым долгим за всю мою жизнь. Я не знаю, сколько мы спали, так владения Боли обходились без часов. Я помню тысячу поз, которые сменил в том ненормальном сне. Сашкин запах, которым полнилась моя голова, наши скрещения рук, переплетения ног. Раскаленные поцелуи с закрытыми глазами, спинные ложбинки, полные моих губ, горячее дыхание, что заставляло нас то скидывать с себя простыню, то зарываться в нее.

Мы спали так долго, что я проснулся с ощущением странной близости ее, точно мы прожили вместе много лет и наше «мы» превратилось в окаменелость. Мы спали так долго, что я почти забыл, как это — не спать.

Когда я насилием сумел разлепить глаза, то увидел, что лицо мое заросло густой растительностью, я чудовищно хотел в туалет, но с трудом добрался до него, так как тело не слушалось из-за истощения.

Вернувшись, я обнаружил поднос с едой, что деловито висел в воздухе около кровати. Тень еще спала, и я инстинктивно набросился на еду, представленную мясом, тостами, виноградом, шоколадными конфетами и большой посудиной красного сухого вина, на которое я подналег, стоило уняться голоду. Вино оказалось выразительномягкого вкуса с отличительно фруктовыми нотами, мясо виделось совершенным.