Прыщ

Гвездонь был толковым купцом — въедливым и мелочным до противности: а давно ль лодка смолена? А чего тута вода внутри? А чего пары вёсел нету? А…?

Достал. Но самый крик пошёл, когда мы по списку привезённого мною барахла начали цены согласовывать. Цены на Тверском торгу я посмотрел. Но динамику их не представляю. Разброс по местности… Гвоздень весы вот везёт. В Смоленске он их продаст втрое. А в Елно — вчетверо. Потому что Новгородский товар обычно идёт в Смоленск и дальше по пути вниз. В Новгороде и свои весы такие делают. А Елно — в другую сторону, там рынок уравновешивается при чуть другой цене. Рынок купеческих весов для серебра… Застрелиться! Чтоб я в этом понимал… Нет, так-то… транспортные расходы, попутные товары, основной трафик… Факеншит! Слова знаю, а вот конкретно в эту весну, в кунах-ногатах… У меня для этого Николай был. Но его нет, и я как без рук. И без мозгов.

Забавно: обычно попаданец учит туземцев тому, что знает сам. Практически — распараллеливает применение собственных знаний. Просто много дополнительных «умелых ручек».

У меня ещё хватает временами ума — туземным знаниям научиться. Но что попаданец без знаний аборигенов — нормально жить принципиально не может, что спец из местных умеет то, без чего прогрессировать нельзя, чего попандопуло не понимает и понимать не хочет…

Попаданец — информационно ущербен. Не используя максимально знания аборигенов, а не только их рабочую силу — прогресса не получишь.

На наш с Гвездонем крик в домушке, куда меня жить в усадьбе определили, заглядывал кто-то из местной челяди. Мне не до того было — мы белку обсуждали. В трофеях полтора сорока беличьих шкурок. Но часть — осенняя белка. Не зимняя. На хрена её бить было?! И на фига я её сюда тащил?! Ну, как у покойного боярина увязано было — так в лодку и вкинул. Потом шкурки моих битых зайцев сильно озаботили. В Пердуновке этим Фанговые да Могуткины ребятки занимались. Я-то видел, участие принимал, но здесь… зайцев свежевал, как умел. А с них, оказывается, не только мездру счистить надо, но и «консервировать пресно-сухим способом»… При определённом диапазоне температур. А они у меня на распялках в сарае висели… Э-эх… «голова — два уха, в одно влетает — из другого…».

Большую часть цен мы согласовали, основные условия обговорили, пропотели оба… как в бане. Утомились — рукобитие оставили на завтра. Гвездонь ушёл, а меня в трапезную позвали, за хозяйский стол.

На улице — прекрасный весенний вечер. Светло, чисто, прозрачно. Синь небесная… хрусталь горний аж от меня и до господа бога. Воздух… не надышаться!

В трапезной… Темновато, дымновато. Пахнет подгоревшей и скисшей едой, горелым жиром от свечей и маслом от лампадки, пыльным деревом и сырыми тряпками… Во главе стола — боярское семейство. Лазарь, тощий, несколько несуразно длиннорукий, как это бывает у подростков в таком возрасте — глава семьи. Матушка его — Рада, боярыня лет тридцати. Не девушка, но ещё вполне. Две девчушки — дочери её, лет тринадцати и одиннадцати. Смотрят на меня, шушукаются и хихикают. Ещё сын, лет восьми. Тот просто рот открыл, глаза вылупил. Из старшей прислуги — один Резан. Что ненормально — должно быть три-пять человек. Ещё четверо слуг. С оружием — «ножи булатные» на поясах. И — Рыкса.

— Здравствуй, Рыкса. Что ты так рано поднялась? Тебе бы денёк-другой отлежаться надо.

Рыкса на хозяйку глянула, давай что-то лепетать. А я по её посадке на лавке вижу — рано встала. Заставили? Хозяйка сыночка ногой толкнула. Тот сперва не понял, потом опомнился — для чего собрание собралось. Начал вопросы задавать:

— Вот пустили мы тебя в усадьбу, место дали, корм наш ешь. А кто ты, что ты — мы и не знаем. Сказывают, что звать тебя Иваном, а сам ты из смоленских бояр. Так ли это?

Ну, слава богу — додумались. Спрошено — представляюсь:

— Я — Иван Рябина, сын Акима Яновича Рябины из бояр смоленских. Иду по делам торговым: посмотреть какой тут в Залесье торг идёт, да каковы цены есть. Вотчина у нас поднимается, товары есть разные, даже и редкие. Вот, к примеру, краску синюю делаем. Дорогу от Дорогобужа по Вязьме да Вазузе я посмотрел. Думаю и дальше пройти, аж до Владимира. Промеж наших князей ныне мир — чего ж не торговать-то?

Всё это, конечно, сильно длиннее — с междометиями, с рассказами о дороге, о погодах, о кое-каких товарах, вспоминая Господа нашего Иисуса и Матерь Божью Заступницу. Тут хозяйка вдруг начинает на меня наезжать:

— А вот Рыкса говорит, что ты из разбойников. Что тебя, де, их наводчик вольной волей к ватажковому привёл. Да вы, она сказывает, повздорили, и ты шишей порубил-порезал, на их место стал. Майно, разбойниками грабленое, себе взял, бедняжку-полонянку по-всяческому насиловал да мучил. А теперь усадьбу ограбил да сюда дуванить пришёл. В надежде, что никто здесь, в Твери, про тебя не знает и воровским твоим делам не помешает.

Офигеть! Вот уж не ждал — не гадал. Рыкса сидит красная, глаза в стол уставила, Резан пояс с мечом на пузе сдвинул, четверо слуг за столом — тоже за ножи ухватились. Вот сейчас она заорёт:

— Тать! Душегуб! Имать!