Прыжок

Тиэлу сделал еще пару длинных шагов, сокращая дистанцию до впереди идущего, после чего резко сократил амплитуду движения ног, переходя с бега на шаг. Рядом шумно выдохнул Актелис. Да уж, темп движения сто шагов бегом, сто — шагом, или «волчий скок», как это называли руигат (откуда пришло название этого способа передвижения, Тиэлу никто не рассказывал, но он считал, что от все тех же легендарных «Старших инструкторов», о которых ходило множество легенд, но которых пока еще никто из нового набора в глаза не видел), позволял двигаться далеко и довольно быстро, но у него был один недостаток. Уже через пяток километров даже натренированный человек погружался в состояние этакой непрерывной и постоянной усталости, в котором, правда, он мог существовать очень и очень долгое время — чуть ли не по десять часов кряду. Но менее тяжелой усталость от этого не становится, не правда ли?

— Хы-ы-хых, ых-хы-хы… хы-ы-хых, ых-хы-хы… — ритм-транс «волчьего скока». Два шага — вдох, два шага — выдох. Идешь ли, бежишь — не важно. Два шага — на одно, два шага — другое.

— Как думаешь, долго еще? — просипел Актелис.

Тиэлу покосился на него и неодобрительно покачал головой. Во время «волчьего скока» лучше молчать, а то можно сбить дыхание — и все. Сдохнешь. А это — кранты всему взводу. Бросать товарища на марше нельзя. Значит, придется тащить. Значит, скорость еще больше снизится. Значит, не уложимся в норматив. Значит, завтра с рассветом выходить на новый марш-бросок. А как же иначе? Пока норматив не сдан — никакой передышки. Воинское дело, оно такое — не прощает не то что нерадения или, там, ошибок, а вообще ничего. Ибо настоящим экзаменатором будет выступать не некое облеченное доверием или обладающее большим опытом и знаниями лицо, а… враг. То есть тот, кто не будет ставить тебе (все равно справедливые или не справедливые) оценки, а просто постарается убить. Изо всех сил постарается. Где еще, в какой еще области человеческой деятельности ставки столь же высоки? Не слава, не доступный уровень Общественной благодарности, не любовь или доверие, а просто сама возможность дальнейшего существования. Либо ты сделаешь все правильно и, может быть, будешь жить дальше, либо где-то недоработаешь, поленишься или ошибешься, и… все. Так что в воинском деле нет никакого «приемлемо», «неплохо», «вполне», «так и быть — сойдет» или тому подобного. Только — выжил или убит. Других оценок не существует…

— Бегом!

Тиэлу дождался, пока бегущий впереди отдалился на полшага, набирая дистанцию для бега, и тут же нырнул в уже привычный ритм.

— Хы-ы-хых, ых-хы-хы… — хрипло вырывалось из груди. Два шага — вдох, два шага — выдох.

* * *

Четыре месяца обучения пролетели как один день. Хотя… это сейчас так казалось. А вот сначала…

Первая неделя предстала для всего отделения тысячелетними муками ада. Все началось ранним утром. Очень ранним. Небо на востоке еще только начало сереть, а над лагерем уже разносился рев инструкторов:

— Подъем, подъем!

— Встать!

— Взлетели, быстро!

Полторы сотни заспанных Деятельных разумных вскочили с подстилок (!), на которых коротали ночь после прибытия в это дикое место, и ошалело завертели головами. Заснули все очень поздно, спали плохо, да и настроение перед сном у подавляющего большинства было отвратное. Ибо нигде на Киоле ни один Деятельный разумный никогда не устраивался на ночлег в подобных условиях. Но все логичные и разумные доводы, которые приводили вполне состоявшиеся Деятельные разумные людям, отчего-то взявшим на себя смелость назваться инструкторами, игнорировались ими напрочь. Эти дуболомы на любые, даже самые точные и выверенные логические построения, составленные по всем правилам риторики, отвечали лишь всякими идиотскими фразами типа: «Приказ начальника — закон для подчиненного, он должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок», или: «Боец должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы».

Так что вечер и половину ночи новоиспеченные кандидаты в руигат (им быстро разъяснили, что право именоваться руигат не присваивается по собственному желанию, а заслуживается), горячо обсуждали, какие грубые, тупые и необразованные у них инструкторы, и на все лады жаловались друг другу на то, как им холодно, жестко, неудобно, неприятно и так далее. Вследствие чего наиболее недовольные угомонились не ранее чем за час до рассвета. Впрочем, и те, кто успокоился намного раньше, засыпали долго. Потому что спать было действительно неудобно, холодно и неприятно. Да еще и недовольные над ухом зудели. Так что вскочили все уставшими, невыспавшимися и растерянными. Ну, еще бы, до сего момента их никто никогда так не поднимал.

— Ну что, птенцы, — усмехнулся инструктор Линкей, когда все немного пришли в себя, — побежали?