«Прыжок на юг»

Детство — с кваса на воду в волжском селе Дубовка, потом с четырнадцати лет, как началась империалистическая, работал на французском заводе в Царицыне. В шестнадцать его арестовали: «мутил» рабочих на царицынских лесопилках. Как малолетнего выслали в Дубовку. Работал там на пристани — грузил баржи знаменитыми камышинскими арбузами, таскал тяжелые «пятерики» с пшеницей. Потом записался в Красную гвардию. Бился с Деникиным, Красновым, Врангелем, белополяками, Махно и более мелкой сошкой — бандитскими атаманами, что объявлялись то тут, то там и в большинстве случаев так же быстро исчезали, оставив на своем пути пожарища, трупы замученных сельчан, сирот, искалеченную, опустошенную землю.

С тех времен, к непогоде, вспоминал Алексей Васильевич и окоп возле Воропоново, в который свалился с плечом, пронизанным пулей, и холодную ноябрьскую ночь — по пояс в ледяной воде Сиваша, и бросок под Казатиным, когда косой вспышкой взметнулся над ним белопанский палаш...

А ОГПУ! Выстрелы из-за угла, бессонные ночи, распутывание вражеских хитросплетений.

Навали такое на дуб — не вынесет, сломится, а он вынес и даже не погнулся! Посмотреть — легко жил человек, и шестьдесят лет только и следа оставили, что возле рта горьковато-суровые русла проточили, да пеплом припорошило голову...

Дорохов посмотрел на часы — без пяти два. «Еще пять минут». Он потянулся, хрустнул пальцами и подошел к столу.

Рефлектор настольной лампы «журавля» был нацелен на объемистую черную папку.

Зазвонил телефон.

— Дорохов у телефона!

«Сейчас будете разговаривать. Не кладите трубку», — раздался слегка сипловатый голос.

— Хорошо.

Дорохов открыл папку. Поверх пачки бумаг разного формата, соединенной скрепками, лежала большая фотокарточка человека с аскетическим удлиненным овалом лица и холодными глазами, они смотрели куда-то в сторону.

В трубке щелкнуло.

— Здравия... — Дорохов осекся.

— Отставить! — сказал знакомый голос Сазонова. — Без официальности.

— Здравствуйте, Николай Самойлович!

— Здравствуй, Поддубный! — сказал Сазонов. — Ну, рассказывай, как живется-можется.

— Живется отлично, Николай Самойлович! Получили портрет кисти микроаппарата?

— Получил! — ответил Сазонов.

— Ну как он вам больше нравится: в профиль или фас? — Дорохов рассмеялся.

— Мне бы оригинал! — весело ответил Сазонов. И после паузы добавил: — Уже больше двадцати лет хочу взглянуть на него, а портрет, правда, только в фас, видел столько же лет назад.

— Не пойму! — удивился Дорохов.

— Не виню, Поддубный. Это для тебя из серии армянских загадок про Карапета. Ты и не пытайся понять. Одним словом, карточку в фас этого сукина сына я действительно видел очень давно. Изменился, конечно, но в общем тот же! Что нового?

— Все телеграммы даны по ложным адресам, но одна — в точку! Ждем гостя. Тройку «Бычи» взяли, разматываем клубок.

— Правильно. Обрубайте все отростки — авось что-нибудь новенькое прорастет, — ответил Сазонов. — Только не торопись, не поспешай! Как зрение?

— Зрение стопроцентное, умноженное на двадцать четыре. Большего обеспечить не могу! — улыбнулся Дорохов. 

— Ты, консерватор, Поддубный! Неужели не можешь сутки продлить хоть на час? А эфир как?

— Молчит.

— Хризантемами занялся? Что ж, это смягчающее обстоятельство. Цветы — радость жизни. Ну, ладно, действуй, Алексей Васильевич! До скорого! И смотри, чтобы все протекало в русле легенды. — Мембрана щелкнула.

Дорохов положил трубку, взял фотокарточку, за ней лежала другая — то же продолговатое аскетическое лицо, но в профиль, посмотрел одну, затем другую и закрыл папку.

Психологический этюд

Клочья изорванных ветром туч низко стелились над землей. Напористый сырой ветер вычесывал золотую листву из подстриженных кустов, завихряя, гнал ее по летному полю. На мокром, местами выщербленном асфальте перрона стояла толпа встречающих. Курили, разговаривали и нетерпеливо посматривали на часы — самолет из Москвы опаздывал. Вебер стоял возле самой ограды, отделяющей перрон от летного поля, и, кося глаза то в одну, то в другую сторону, курил сигарету. Синяя велюровая шляпа с непросохшими отметинами дождя была низко надвинута на глаза, воротник плаща поднят.

Вот сквозь шиканье и шорохи ветра просочилось слабое ворчанье мотора, оно быстро приближалось, становясь громче, повисло над аэродромом, потом рокот мотора удалился — самолет заходил на посадку. На одно мгновение мелькнуло в разрыве туч длинное серебристое туловище, а спустя несколько секунд большой акулоподобный самолет, легко коснувшись земли, побежал по бетонным плитам. Разбрызгивая лужицы, к самолету помчались два электрокара. Было видно, как из самолета, словно из свинцового тюбика, выдавливалась черная масса и, стекая по трапу неспешным ручейком, тянулась к зданию аэропорта.

Вебер закурил новую сигарету, зябко передернул плечами, оглянулся. В это мгновение динамик трескуче кашлянул и объявил: