Я знаю, что это неправда, просто знаю, но очнуться от этого наваждения не могу. Просто не могу, особенно сейчас, когда его ладони на моих скулах. Этот жест – собственнический, властный, и от прикосновения веет отнюдь не нежностью. Силой, жесткостью, холодом, но этот холод, втекая в меня, разогревает тело и сердце так, как не способно никакое другое пламя.
– Мы больше не вместе, – отвечаю я.
Кладу ладони на его запястья, чтобы отстраниться, но отстраниться не получается: Торн не позволяет.
– Мы всегда будем вместе, Лаура. Где бы ты ни была. Где бы ни был я. Твоя жизнь – это моя жизнь. И когда наш ребенок родится, я буду рядом.
Я не успеваю возразить, не успеваю отпрянуть, он наклоняется и целует меня. Так, как целует только он: с силой, с яростным, жестким напором, так безумно, так умопомрачительно сладко до сбившегося, как от порыва ветра во время Ледяной волны, дыхания.
Я схожу с ума, теряюсь, падаю.
В его руки, в эти жесткие прикосновения, в этот поцелуй.
Чтобы открыть глаза здесь, в реальности. В Рагране.
По щекам текут слезы, и я уже не пытаюсь их сдерживать. Всхлипываю раз, другой, третий, а потом поворачиваюсь и утыкаюсь лицом в подушку. Я плачу как маленькая девочка, которой это запрещают – тихо, почти без всхлипов, кусая губы. Как будто кто-то может это слышать на самом деле. Здесь даже Гринни – и той нет, вероятно, заснула где-нибудь в другом месте.
«Ты моя».
«Твоя жизнь – это моя жизнь. И когда наш ребенок родится, я буду рядом».
Должно быть, я окончательно сошла с ума. Или сойду, если буду продолжать в том же духе.
Совершенно не стесняясь (кого тут стесняться-то, кроме себя самой), вытираю слезы руками, убираю волосы за спину и сажусь.
Вспоминаю о том, что произошло вчера, хмурюсь. Отбрасываю одеяло и тут же с визгом накрываюсь обратно. В том, что я голая, сомнений нет. Равно как и в том, что я вчера упала на кровать в полотенце. Полотенца, к слову, поблизости тоже не наблюдается, а это значит, что кто-то должен был меня развернуть и засунуть под одеяло. При мысли об этом я стремительно краснею, потом бледнею, потом опять краснею.
Бен!
У него вообще тормоза есть? Или ему совершенно без разницы, что я говорю?!
На этой мысли я заворачиваюсь в одеяло (тоже непонятно зачем), поднимаюсь и иду в душ. Мне нужно в душ, чтобы что-нибудь не разбить! Потому что позвонить Бену (или даже написать) по-быстрому не получится. А очень хочется! Мне очень хочется сказать ему все, что я думаю, вот прямо сейчас!
Ладно, я могу подождать.
По крайней мере, пока не куплю себе новый, самый дешевый смартфон.
А после этого…
Я резким рывком распахиваю дверь и замираю на пороге: в ванной парит, зеркало запотело, напротив него стоит Бен.
И он тоже абсолютно голый.
Все мысли вылетают у меня из головы. Впрочем, не уверена, что они там были минуту назад, или сколько там времени прошло, когда я зашла в ванную?
– Доброе утро, – сообщает он.
А я вылетаю из ванной раньше, чем успеваю вдохнуть. В спальне это тоже не получается, у меня перед глазами стоит пар из душевой кабины и рельефные мышцы. И, скажем так, не только рельефные и не только мышцы. Кое-что пониже тоже. Кое-что… таких внушительных размеров. И задница. Задница у него просто потрясающая.
Потрясающе!
Я беременна от Торна, и я рассматриваю задницу Бена.
Думаю о том, какая она потрясающая.
Даже думать не хочу о том, что будет дальше!
– Ты так быстро убежала, что я даже не успел спросить, что ты будешь на завтрак, – сообщает он. К счастью, сейчас у него на бедрах полотенце.
– Ты где ночевал? – уточняю я.
– С Гринни на диване. Полночи отплевывался от шерсти, так что цени.
– Ценить – что? – интересуюсь я.
– То, что я не стал посягать на твою честь. К слову, очень хотелось.
То, что ему хотелось, я даже не сомневаюсь. Особенно учитывая, что это «хотелось» под полотенцем до сих пор выпирает.
– Бен, может, тебе еще раз в душ сходить? – спрашиваю, сложив руки на груди. Понимаю, что одеяло ползет вниз, едва успеваю его подхватить, а он откровенно хохочет. Просто ржет, как дрангхатри, парнокопытное, чтоб его!
– Ты всерьез считаешь, что это допустимо?! – Я смотрю ему прямо в глаза. – Вот то, что ты сейчас творишь?
– Учитывая, что я тебя раздел и засунул под теплое одеяло, чтобы ты не простыла, – да. Я считаю, что это допустимо. Так что переставай строить из себя женщину из прошлого века и скажи мне уже, что ты хочешь на завтрак.
– Рогалики, – сообщаю раньше, чем успеваю себя остановить. – И кофе.
– Рогалики с чем?
– С сыром и ломтиками фруктов.
– Ладно, разберемся.
Бен выходит, оставив меня одну, а я глубоко вздыхаю и опускаюсь на кровать. Это больше похоже на помешательство – как вообще такое возможно? Мне снятся сны о Торне, а реагирую я на Бена. Причем реагирую весьма однозначно. Даже под одеяло не надо заглядывать, чтобы понять, что соски стали тугими и что до безумия хочется к ним прикоснуться. Мне вообще хочется секса.
Просто до одури. Это нормально?